Но едва я шагнул за порог, как сбоку возле печки что-то мелькнуло. Абсолютно машинально, как учили на тренировках, я упал на одно колено и выстрелил в густую тень, отбрасываемую углом дымохода.
Неожиданно раздался басистый визг, и из темноты буквально вывалилась давешняя тетка – растрепанная, с выпученными глазами, она крестила воздух перед собой мясницким топором. На ее могучей дебелой груди стремительно разрасталось кровавое пятно. Увидев эту пародию на валькирию, я на одно мгновение замешкался, и тварь чуть не проломила мне голову своей «секирой». Спас меня Валуев, грубо оттолкнув в сторону – лезвие топора пронеслось всего в сантиметре от моего лба.
Убрав меня с линии огня, Петя четко залепил бабище две пули в грудь, но она при этом только всхлипнула, занося топор для нового удара. Эх, не хватает пулям «Нагана» останавливающей способности! Сюда бы сейчас «Кольт 1911» с его сорок пятым калибром! Сержант добил оставшиеся в барабане патроны, снова целясь в корпус, но, казалось, эту бегемотиху не завалить – тут бы сейчас что-нибудь сорок пятого калибра! Широкое лезвие застыло в верхней точке замаха, грозя вот-вот обрушиться на мою дурную башку.
Из крайне неудобного и неустойчивого положения, практически в падении, я выстрелил в «хозяйку притона». Метил в ухо, попал в шею – кровь так и брызнула из развороченной артерии. Жизненных сил в этой гадине было налито выше бровей – еще секунды три она простояла с занесенным топором. И только очередное попадание (я стрелял уже лежа на полу), на этот раз снизу вверх в жирный тройной подбородок, возымело результат – толстые пальцы ослабли, и «секира» упала, выбив из половиц фонтан щепок. А вслед за своим «оружием» рухнула и сама бабища. Мне показалось, что дом вздрогнул, как от землетрясения.
– Твою мать, пионер! – негромко сказал Валуев. – В жинтльмена решил поиграть?
– В кого?! – поразился я. Вот уж чего не ожидал от сержанта – так употребления этого слова.
– А, неважно! – отмахнулся Петр. – Уважительное отношение к женщине будешь проявлять в других ситуациях! На тебя сейчас не женщина напала, а вражина, лишь по недоразумению относящаяся к женскому роду! Понял, пионер?
Я только головой кивнул, удивленный такой проповедью.
– Зарядиться не забудь! – уже совсем другим тоном посоветовал Валуев. – Зачистка еще не закончилась! На столе двенадцать пустых стаканов!
Откинув заслонку барабана, я вытащил пустые гильзы и торопливо натолкал на их место патроны. Трое здесь, да пятеро в конюшне… ну, плюс бабища… Значит, где-то болтаются еще трое!
– Выходим? – кивнул я на дверь.
– Погоди! – сказал Валуев, перезаряжая свой револьвер. – Еще одно место надо проверить.
Закончив готовить оружие, Петр кивнул на отгороженный занавеской дальний угол избы. Мы на цыпочках приблизились к нему, хотя особого толка от соблюдения тишины уже не было – учитывая громкие вопли «хозяйки притона», любой человек, даже спящий крепким сном под влиянием алкоголя, уже давно бы проснулся.
Но за занавеской, вместо закутка с хозяйской кроватью, которая должна была там стоять в соответствии с типовой планировкой крестьянской избы, вдруг обнаружилась крепкая дверь. Вероятно, ведущая в ту часть дома, которая образовывала «перекладину» на букве «П». Там мы увидели короткий коридор с двумя пустыми, завешенными плотными занавесками проемами, ведущими в небольшие полутемные комнатушки.
В первой, ярко освещенной висящей под потолком большой керосиновой лампой, на роскошной двуспальной панцирной кровати дрых усатый мужик. К моему удивлению, усачок являлся счастливым обладателем относительно чистой нательной рубахи из тонкого батиста. Это что еще за тип? Но особенно разбираться было некогда – в целях экономии патронов, которых осталось всего десяток, я воткнул нож ему в шею. Тело выгнулось дугой, сбрасывая одеяло, и сразу обмякло, только булькнуло в полумраке пару раз. Но на всякий случай я подождал несколько секунд, мельком заметив, что кроме явно выбивающейся из здешнего «модного тренда» рубахи на усатом оказались надеты короткие шелковые панталоны. Хорошо еще, что без кружевных оборочек.
Едва я вышел из комнатушки, Валуев, страховавший из коридора, вдруг легонько отодвинул меня и, сделав внутрь пару шагов, резко, одним движением, перевернул кровать. Под ней на полу, скорчившись в позе эмбриона, лежала обнаженная девушка с копной спутанных волос. Но присмотревшись, я понял, что это… юноша! А когда тот поднял на меня испуганное лицо, даже узнал его – это был второй уцелевший хлопчик из Татариновки, дружбан прибитого днем зассанца Петро. Имени его я не помнил, но мне ему эпитафию и не сочинять – Валуев, брезгливо скривившись, со всей дури пробил парню ногой в голову. Отчетливо хрустнула лобная кость, и «жертва кровавой гэбни» задергалась в конвульсиях.
– Не толерантный ты, Петя, гомофоб! – пробурчал я с усмешкой.
– Чего? – громким шепотом спросил Валуев. – Как ты меня обозвал, пионер?
– Я тебе потом объясню! – быстро сказал я, прислушиваясь к звукам, доносящимся из соседней комнатушки.
Мы рванули туда и чуть не угодили под очередь автомата. Я, прежде чем укрыться за краем проема, успел увидеть в тусклом свете стоящей на полу керосиновой лампы две узкие койки вдоль стен, торчащую из окошка жирную задницу и бородатого мужика в нелепом гражданском пиджаке бежевого цвета, который, забившись в дальний угол, держал в руках «Шмайссер».