Но почти сразу же его вновь охватил гнев – на этот раз на самого себя. За то, что в самый последний миг он струхнул, испугался старой перечницы с угрюмым каменным лицом и ледяными мёртвыми глазами и не произнёс так и вертевшихся на языке едких, хлёстких слов. К тому же ему почему-то показалось – и, возможно, так и было на самом деле, – что она всё поняла, что она заметила его испуг и внезапно овладевшую им робость. И теперь ехидно посмеивается над ним, над его трусостью и малодушием. Одновременно, по-видимому, очень гордясь собой, своим таинственным, никому не понятным могуществом, тем, что одним своим взглядом она ставит людей на место, повергает их в смущение и трепет и даже самых дерзких, наглых и буйных заставляет отступить и смириться перед ней.

И, ещё домысливая эти сбивчивые, сумбурные думы, на его беду пришедшие ему на ум, распалённый ими Серёга, уже не очень контролируя, почти не помня себя, выскочил из сарая и выпалил вдогонку старухе, успевшей отойти лишь на несколько метров:

– Ведьма!

Авдотья Ефимовна остановилась, так же неспешно, как шла, обернулась и уткнула в Серёгу жёсткий, царапающий, как наждак, взгляд. И несколько секунд, наморщив лоб и едва заметно шевеля губами, твёрдо и пристально, по своему обыкновению исподлобья смотрела на него, как будто стараясь хорошенько запомнить его, или, может быть, ожидая, не скажет ли он ещё что-нибудь.

Но Серёгу, очевидно, хватило лишь на один дурацкий, словно против воли вырвавшийся у него возглас. Больше он не смог выдавить из себя ни звука, точно околдованный глядя в чуть прищуренные старухины глаза, в глубине которых мерцали и искрились притушенные сумрачные огоньки, не в силах отвести от них взор. И чувствуя, как по его телу пробегает дрожь, а спину, несмотря на жару, обливает холод.

Наконец, видимо вдоволь насмотревшись на оцепенелого, напрягшегося парня, Добрая не слишком добро усмехнулась, как ему почудилось – а может, и не почудилось, – чуть подмигнула ему и, напоследок с некоторым вниманием оглядев его сарай, пошла прочь.

Серёга же, ещё некоторое время оторопело поглядев на её постепенно удалявшуюся фигуру, вздрогнул, будто стряхивая с себя овладевший им морок, глубоко вздохнул, передёрнул плечами и со смутными, противоречивыми чувствами вернулся в сарай. Уронил там своё как будто слегка онемелое тело, по которому продолжала пробегать понемногу стихавшая дрожь, на большую деревянную колоду, служившую ему сидением. И стал обдумывать случившееся, пытаясь определить, правильно ли он поступил, зацепив неосторожным, машинально вырвавшимся у него словом злобную, совсем не безобидную, судя по предшествующим событиям, старуху? И, что также было немаловажно для него, достойно ли он вёл себя при этом, так ли, чтобы можно было потом откровенно, как на духу, не приукрашивая и не привирая, рассказать обо всём друзьям?

Но, сколько ни ломал он над этим голову, ни к какому однозначному выводу так и не пришёл. С одной стороны, он был доволен, что всё-таки решился, перемог себя и прямо в лицо – или, вернее, в спину – назвал Добрую тем, чем она, скорее всего, и была в действительности. А с другой, – он испытывал из-за этого какую-то странную, совсем не свойственную ему неловкость, почти стыд, смешанный с неясной тревогой, как если бы он совершил что-то недостойное, негодное, скверное, то, о чём не стоит никому сообщать, а тем более похваляться этим.

Из этих путаных раздумий, продолжавшихся несколько минут, его вывела дверь сарая: приотворённая почти до половины, она вдруг без всякой видимой причины пришла в движение и медленно, с тихим протяжным скрипом закрылась. Оказавшись в полумраке, кое-где пронизанном лишь тонкими белесыми пучками света, проникавшими сквозь узкие щели между досками, Серёга вполголоса ругнулся, нехотя поднялся со своего сидения и, приблизившись к ни с того ни с сего закрывшейся двери, легонько ткнул в неё рукой.

Дверь не открылась. Он с некоторым удивлением посмотрел на неё и снова, уже чуть сильнее, двинул в неё кулаком. Она опять не поддалась. Он нажал на неё всей пятернёй. Результат был тот же самый.

Озадаченный Серёга отступил на шаг и оглядел запертую дверь сверху донизу, будто пытаясь отыскать причину происходящего. И постепенно недоумение на его лице сменилось улыбкой. Он, как ему показалось, нашёл эту причину: вероятно, кто-то из его приятелей решил подшутить над ним, подперев чем-то дверь снаружи и замуровав его таким образом в собственном сарае. Незамысловатые шутки и розыгрыши подобного рода были у них в ходу и пользовались неизменной популярностью. Он и сам не раз прикалывался со своими друзьями похожим манером, а потому нисколько не удивился, что теперь кто-то из них аналогичным образом позабавился с ним самим.

Вновь приступив к двери и ещё раз безуспешно попытавшись открыть её, Серёга, поняв тщетность этих попыток, чуть покачивая головой и по-прежнему сохраняя на лице натянутую, кисловатую усмешку, стал окликать по именам и прозвищам тех из своих товарищей, которых он прежде всего подозревал в этой шуточке, вовсе не казавшейся ему смешной и остроумной.

Ответом ему была мёртвая тишина. Как чутко он ни прислушивался, он не уловил за дверью ни единого звука, шороха или вздоха – ничего, что выдало бы чьё-то присутствие возле сарая.

Ещё пару раз надавив на не поддававшуюся, наглухо закрытую дверь и вновь, уже погромче, окликнув наугад предполагаемых шутников – на этот раз присовокупив в сердцах несколько крепких словечек в их адрес, – но так и не дождавшись ответа, он раздражённо мотнул головой, процедил сквозь зубы очередное ругательство и, снова усевшись на колоду, решил спокойно и терпеливо дожидаться того момента, когда неведомый озорник натешится вдосталь и выпустит его из узилища. И обдумывая в то же время планы мести этому типу, кто бы он ни был, очевидно, покатывавшемуся сейчас от хохота, в восторге от своей, примитивной в общем-то, по мнению Серёги, идеи.

Увлечённый мыслью о том, что он сделает, когда выйдет отсюда и получит возможность расквитаться с таинственным – но, скорее всего, на самом деле отлично известным ему – пакостником, устроившим ему такую никак не ожидавшуюся им каверзу, Серёга не сразу обратил внимание на то, что происходило рядом, у него за спиной. Он очнулся от своих будоражащих, мстительных дум лишь тогда, когда ощутил неприятный едкий запах и услышал тихое, размеренное потрескивание. Немного удивлённый, он обернулся…

И обмер. Вся задняя часть сарая, сплошь заваленная всевозможным хламом и старьём, которые он всё собирался выбросить, да как-то никак руки не доходили, была затянута густым грязно-бурым дымом, так что дальней стены сарая и в беспорядке сваленной возле неё груды старой ветоши и сора уже почти не было видно.

Несколько секунд он, широко распахнув глаза и приоткрыв рот, в немом изумлении созерцал плотную, чуть колыхавшуюся и клубившуюся дымовую завесу, с трудом соображая, что происходит, откуда тут взялся этот дым…

Но его недоумённое, остолбенелое состояние продолжалось лишь считанные мгновения. До того момента, когда он увидел кое-где прорывавшиеся сквозь дымную пелену языки огня и более отчётливо расслышал резкий, всё учащавшийся сухой треск, производимый горящим деревом. До него наконец дошло, что происходит, и, изменившись в лице, он побелевшими, дрожащими губами прошептал:

– П-пожар!.. Горю!

А спустя ещё мгновение, точно подброшенный мощный пружиной, он вскочил с колоды и, бросившись к двери, яростно забарабанил в неё кулаками, в надежде, что она, пусть и припёртая снаружи, не выдержит такого бешеного натиска и растворится.