– Ничего меня не смущает. Просто не хочу и всё тут… Это, в конце концов, противозаконно – вторгаться в чужую квартиру без ведома хозяев. Подсудное дело! Ещё, не дай бог, заметит кто.
Димон презрительно скривился.
– Да кто тут заметит? Все по домам сидят, спать укладываются.
Миша дёрнул плечом.
– Ну мало ли.
Димон, однако, не унимался и продолжал убеждать приятеля:
– Не понимаю, чего ты раскудахтался. Тоже мне, законник выискался! Как же мы можем проникнуть в квартиру с ведома хозяев, если хозяев больше нету? Старые исчезли, новая хозяйка померла. Как говорится, иных уж нет, а те далёко… Ну, а ежели кто-то случайно и застукает нас – что крайне маловероятно, – тоже невелика беда: скажем, что заблудились в потёмках, ошиблись подъездом… ну и так далее.
Но эти хитроумные доводы не произвели на Мишу особого впечатления, – он упрямо твердил:
– Не пойду! Даже не пытайся затащить меня туда. Ты, если тебе так уж неймётся, иди, а я здесь подожду… А ещё лучше – внизу, у подъезда, – и, спеша отвязаться от напористого товарища, он двинулся было вниз.
Но почти сразу остановился, услыхав донёсшиеся снизу медленные, шаркающие шаги, сопровождавшиеся тяжёлым, прерывистым дыханием и невнятным, задыхающимся бормотаньем, или, вернее, усталым, сердитым брюзжанием. Очевидно, в подъезд вошла пожилая, судя по всему, грузная и крайне утомлённая, с трудом передвигавшая ноги женщина, одна из обитательниц дома. И Миша примерно представлял себе, кто именно, – вероятнее всего, это была та самая полная крашеная соседка, которая, по словам Макса, обнаружила утром мёртвую Авдотью Ефимовну. Она жила аккурат напротив Доброй, в квартире, из которой периодически доносился удушливый, трескучий кашель её мужа.
Миша в нерешимости остановился и поморщился. Перспектива встречи с любопытной и болтливой тёткой совсем не вдохновляла его. Хорошо зная её, он не сомневался, что в этом случае с её стороны неизбежно начались бы расспросы: а что это он здесь делает в такой неурочный час, чего ему тут понадобилось, не задумал ли он какой пакости? Ведь он и его дружки только на это и способны… А ответить ему было нечего – в голову, как назло, ничего не приходило. Да и вообще видеть толстую соседку и говорить с ней ему хотелось сейчас меньше всего, – не в том он был настроении.
Она тем временем взобралась на первый этаж, чуть отдышалась и, держась за перила, начала подъём на второй. Миша скорчил досадливую гримасу и, точно в поисках помощи, обернулся к приятелю. Тот не без издёвки усмехнулся и, сделав приглашающий жест, бесшумно, как тень, скрылся за старухиной дверью, оставив её приоткрытой, видимо не сомневаясь, что напарник последует за ним. Миша, видя, что у него нет иного выхода, беззвучно выругался и последовал за другом, в отличие от него, плотно прикрыв за собой дверь.
VII
Едва лишь за соседкой захлопнулась дверь её квартиры, Миша, усмехнувшись и мысленно послав ей вслед доброе пожелание, взялся за ручку, собираясь снова выйти в подъезд. Но в этот миг на плечо ему легла рука Димона. Миша, решив, что тот опять станет убеждать его изучить непонятным образом оказавшееся открытым старухино жилище, попытался стряхнуть руку напарника и уже открыл рот, дабы без лишних церемоний послать его подальше. Но не успел издать ни звука, так как Димон, очевидно угадав его намерение, крепко сжал его плечо и поднёс палец к губам, призывая к тишине. После чего, не отпуская Мишино плечо, лишь чуть ослабив хватку, приблизил своё лицо к лицу приятеля и едва слышно прошептал:
– Тихо… Слышишь?
Миша, чутко уловив перемену в настроении товарища и поняв по его тону, что он не шутит, стал, согласно его указанию, прислушиваться. Сам, впрочем, не зная к чему, так как в квартире, как ему показалось поначалу, царила ещё более глубокая и непроницаемая тишина, чем в подъезде, и никакие внешние звуки не проникали сюда даже в ослабленном и приглушённом виде.
Однако чуть погодя он, к удивлению своему, разобрал в этом мёртвом безмолвии, вполне естественном в пустой, обезлюдевшей квартире, глухие, еле различимые звуки. Не то кряхтение, не то сопение, не то тихие, прерывистые вздохи, дополнявшиеся неопределёнными шорохами и периодически повторявшимися стуками и скрипами. Эти вздохи, шорохи, стуки и прочие звуки, предположительно доносившиеся из гостиной, то на некоторое время стихали, то опять возобновлялись, то делались совсем слабыми, едва уловимыми, то чуть более ясными и отчётливыми, никогда не обрываясь окончательно и в то же время не становясь более громкими и чёткими, как если бы кто-то, производивший их, старался делать это как можно глуше и осторожнее, не желая быть услышанным и выдать своё присутствие.
– Что это? – выдохнул Миша, едва шевельнув губами и переведя недоумевающий взгляд на приятеля.
Тот ничего ему не ответил. Лишь качнул головой, нахмурил брови и устремил пристальный, испытующий взор в глубь продолговатой, объятой плотной тьмой прихожей.
– Пойдём отсюда, а? – вновь еле слышно, чуть подрагивающим голосом вымолвил Миша, непроизвольно отступая назад, к двери. – Что-то не нравится мне это…