Москва, 2007 год
Иллюстрации
Мемуары Виктории Тубельской
Дожив до почтенного возраста и став старожилом, я взялась за мемуары. Но, начав описывать людей, я немедленно обнаружила, что они окружены целым сонмом вещей. Оказалось, что вещи и природа лучше передают суть времени, его атмосферу. Тогда я решила сделать героями мемуаров предметы, которые, как и люди, ушли вместе со временем.
Действие происходит в двух местах: в Москве и в Дубултах. Время действия — конец сороковых — середина пятидесятых годов прошлого века.
Пролог
Я долго добиралась до самого первого воспоминания. Дальше вглубь — ничего, пустота.
Парк в Дубултах. Весна, потому что я чувствую солнечное тепло на спине, но на мне пальто — виден ворсистый рукав. Лицо вровень с цветком, растущим у сетчатой ограды — я, очевидно, стою на четвереньках или лежу на животе. Вот какой цветок — узкие нежно-зеленые листья, тонкий стебелек. На нем, на еще более тонких, как шелковая нитка, стебельках чуть поникли несколько очень маленьких бледно-желтых цветочков, по форме напоминающих лилию.
Это теперь я знаю его название — гусиный лук. А тогда он был просто цветок. Я смотрела на него и не откликалась на зовущий меня мамин голос.
Акас, 1
Это адрес дачи в Дубултах, где мы жили все лето. Рядом располагался Дом творчества писателей, и обитавшие там знакомые хаживали к нам в гости.
Вот так однажды к нам на огонек забрел некто Адриан, пригожий молодой человек лет двадцати пяти. Говорил он слегка растягивая слова. Иные даже улавливали в его речи легкий иностранный акцент и уверяли, что он великолепно знает английский. Его вообще считали личностью загадочной: фамилия вроде итальянская, некий налет нездешности — носит заграничные пиджаки, элегантен, что называется «всегда одет». И это при том, что дачная жизнь располагала к вольности в одежде.
Адриан неизменно появлялся у нас на даче при галстуке, выутюженный и накрахмаленный. Несмотря на молодость, на висках уже залысины. След горького опыта? Тяжелых переживаний? Молчалив, отменно вежлив и воспитан — это тоже наводило на размышления. Поговаривали, что Адриан — разведчик.
В дачных развлечениях таинственный Адриан, однако, участие принимал — играл в волейбол (в шортах — еще одно доказательство его заграничности) и ввел даже моду на серсо. Наборы этой игры продавались в ту пора в магазине игрушек в Майори, и мне это самое серсо купили. Это был странный реликт: в серсо играли барышни на зеленых лужайках усадеб в начале века.
Состоял набор из двух тонких деревянных палок-шпаг и нескольких деревянных колец. Играли так — палкой посылали партнеру, стоявшему на приличном расстоянии, кольцо, которое нужно было поймать на палку-шпагу. Кольца посылались быстро, целой серией. Они оказывались нанизанными на шпагу партнера, как бублики, если, конечно, тот отличался ловкостью и мог их поймать.
Превзойти Адриана в этой игре на пляже не удавалось никому. Его шпага со свистом рассекала воздух. Стоило на него посмотреть, когда поддавшись всем корпусом вперед, уперев правую ногу в песок, а левую слегка подняв и согнув в колене назад, он посылал кольца. Ни дать, ни взять, всем известная статуя бога Гермеса. Слово «серсо» Адриан произносил тоже как-то по-иностранному, получалось «сер-соу». Да-да, конечно, разведчик!
Общеизвестно также было, что загадочный Адриан влюблен в мою маму. Услышав, как хлопнула калитка, мы с папой принимались тихонько петь хором «Адриашка-Адриан», чтобы ее подразнить. Затем, пожав гостю руку, папа кричал с веранды в глубь дачи: «Дзидра, иди скорее, Адриан хочет играть с тобой в сер-соу!»
Адриан попал к нам благодаря бородатому писателю, снимавшему дачу по соседству. Борода была отменная — длинная, широкая, густая. Меня очень занимало, что он делает с бородой после купанья в море: сушит ее на солнце или она не впитывает воду, как перья уток или шкура бобра? А, может, Александр Петрович заплетает бороду в косичку, как поп — еще один наш сосед — свои длинные волосы? Поп залезал в воду в длинной рубахе, из-под которой выглядывало исподнее с завязками на щиколотках. Перед тем как вступить в море, поп крестился. Но подсмотреть за Александром Петровичем мне никак не удавалось — у него был другой распорядок дня. Наверняка борода была предметом его гордости. Она делала его похожим на ученых прошлого, девятнадцатого века, подвижников технического прогресса, и очень подходила к тому, что он сочинял — а писал он толстенные научно-фантастические романы. Это был совершенно особый окостеневший жанр, скучный донельзя, перешедший в советскую литературу прямиком от Жюля Верна, минуя Уэллса. Фантазия заключалась в том, что герои, обладавшие всеми возможными положительными качествами, куда-то летели, погружались или зарывались. А научность — в подробнейшем описании на 500 страницах всяческих гаек и болтов, из которых состояли их хитроумные аппараты.
Жанр этот идеологически был очень востребован, и «фантасты» жили безбедно, не подвергаясь гонениям даже во времена борьбы с космополитизмом. Но у бородача тоже была своя страсть. Он предъявил ее миру гораздо позже, когда на увлечения, чуждые марксизму, стали смотреть сквозь пальцы. В сущности это был главный и единственный научно-фантастический роман его жизни, преисполненный поэзии. Фантаст пытался доказать — в публичных выступлениях и прессе, — что Тунгусский метеорит, упавший в 1911 году в тайге, на самом деле потерпевший катастрофу космический корабль инопланетян. Он сражался за свою мечту много лет, дожив до самого почтенного возраста, когда его борода стала совершенно седой, и обрел множество адептов.
Сейчас эта идея как-то заглохла. Видимо, в обществе нет потребности в мифотворчестве. Не залетают к нам теперь НЛО, спрятался и больше не появляется снежный человек, никто не пропадает в Бермудском треугольнике, навеки потерялась Атлантида.