Наступил день сдачи экзаменов на получение водительских прав. Нас включили в группу летчиков. Они тотчас же стали посмеиваться над нами, особенно над Аленой из-за ее корпулентности.
Алена поехала первой. Она уверенно выполнила все задания и спустя полчаса вернулась, сдав экзамен на пятерку. Летчики лишь удивленно присвистнули. Настала моя очередь. Я тоже вполне уверенно проделала весь комплекс заданий и тоже заслужила пятерку.
Каково же было наше изумление, когда мы узнали, что многие из летчиков провалились и им не выдали водительских прав. Тут уж мы с Аленой посмеялись!
Весной мы поехали на машине в Киев, за рулем уже, естественно, я. Наша «Победа» привлекала повышенное внимание — тогда женщина-водитель была большой редкостью. Случалось, что деревенские мальчишки бежали за машиной с криком: «Баба за рулем! Баба!»
Леня хотел представить меня и Вику своим киевским родственникам. Первый визит нанесли «старейшине» — троюродной бабушке, которой недавно исполнилось сто лет. Держалась она прямо, была приветлива и угостила нас изумительным вареньем из абрикосов с орешком внутри. Я такого варенья никогда прежде не ела. На торжественный обед тетя Рая приготовила кисло-сладкое жаркое, фаршированную рыбу и крепчайший бульон с куриными шейками. Все собравшиеся с любопытством поглядывали на меня и Витусю: ведь Леня уже привозил на одобрение своих жен. Сидевший напротив дядя Абрам смотрел на меня озадаченно — оказалось, его обескуражило отсутствие на мне драгоценностей, которые, по его мнению, обязательно должны быть у жены такого именитого драматурга. Он даже засомневался, а законная ли я жена. Сам дядя Абрам славился тем, что ни одного дня не работал при советской власти, живя за счет своей жены-шляпницы. Поговаривали, что он потихоньку занимается маклерской деятельностью.
На следующий день мы поехали в Бабий Яр, где были расстреляны многие Тубельские, и положили цветы.
Итак, я стала шофером, и это прибавило множество развлечений во время отдыха. В непляжную погоду я усаживала в машину сколько влезет ребятишек, и мы отправлялись в лес по грибы. Однажды мы собрали невиданное количество грибов. Сперва попадались лисички и маслята. Но, набрав полные корзинки, мы вышли на пустошь, где под молодыми сосенками росли великолепные боровики. Вскоре выяснилось, что нам не хватает тары. У меня в багажнике было ведро. Наполнили и его доверху белыми. У меня сохранились фотографии того грандиозного «улова», снятые на веранде сразу после возвращения. Вечером мы устроили грандиозный грибной пир.
А съехав однажды с шоссе всего на несколько сот метров по лесной дороге, мы обнаружили пустынный пляж. Море у берега оказалась глубже, чем в Дубултах, а песок темнее и крупнее. Уединение и «дикость» этого места буквально завораживали.
В начале пятидесятых Туры начали работу над сценарием «Испытание верности» по своей пьесе «Семья Лутониных», недавно поставленной в Малом театре. Снимать фильм должен был Иван Александрович Пырьев. Работали они у Петра, а потом Леонид с Иваном Александровичем шли к нам обедать.
У нас было много книг — вся передняя до потолка в книжных полках. Уходя, Пырьев часто выхватывал с полки книгу и со знакомым мне восклицанием «Как я люблю — следовала фамилия писателя, — никто его так не любит!» быстро убирал ее к себе за пазуху. Обратно книга, как правило, не возвращалась. Это была своего рода игра. Но книги тогда доставали с большим трудом. Я застеклила полки.
Фильм вышел на экраны в 1954 году. Главную роль, как во всех фильмах Пырьева того периода, играла Марина Ладынина. В Москве мы мало общались — Пырьев всегда приходил один. Но когда кончились съемки, Марина Алексеевна решила отдохнуть летом в Дубулты. Ей дали комнату в «Охотничьем доме», рядом с нашей дачей. Мы даже могли с ней переговариваться, когда она выходила на балкон.
Продолжилось и сотрудничество с Григорием Васильевичем Александровым. Он пригласил Туров работать над сценарием фильма-комедии про иностранных туристов с изобилием всяких забавных приключений. Работа над сценарием проходила на даче Александрова и Любови Петровны Орловой во Внукове. Я каждое утро садилась за баранку и отвозила туда Леонида и Петра. Григорий Васильевич к нашему приезду уже был свежевыбрит и элегантен, готовый тотчас приняться за работу. Дисциплина была строжайшей — никакого кофе и или перекуров. Обычно, привезя Туров, я возвращалась в Москву, а вечером возвращалась за ними. Иногда оставалась. В таких случаях Любовь Петровна обычно приглашала меня на прогулку по дачному поселку. Она показывала мне дома знаменитых актеров, композиторов, музыкантов. Ее часто окликали, и мы останавливались поговорить. Я видела, что Орлову любили. Она была на редкость приветливым и доброжелательным человеком. Особенно меня восхищали ее взаимоотношения с Григорием Васильевичем. Ведь еще в Баку во время эвакуации я имела возможность ежедневно наблюдать за ними. Они всегда — на людях и наедине — обращались друг к другу на «вы».
Любовь Петровна обладала редким даром красиво и уютно обустроить свое жилище. Она сама сшила яркие ситцевые чехлы на кровать и кресла. На стенах висели картины, подаренные знаменитыми художниками, в том числе Пикассо. Очень мне нравилась их горка со старинным стеклом, вделанная в стену и впускающая свет с улицы. Я привезла в подарок на Новый год красивый старинный флакон, и он долгие годы простоял в этой витрине.
Зиму сменило лето, но сценарий все еще не был окончен. Решили, что Григорий Васильевич приедет в Дубулты. Каждое утро я заваривала в термос крепкий кофе и приносила его в «Шведский Домик», где обосновался Григорий Васильевич. У него была с собой заграничная корзина для пикников с чашечками, тарелками и всем необходимым для удобной трапезы на пленэре. Все трое усердно трудились четыре-пять часов.
В Москву возвращались через Таллин, куда была выслана телеграмма с просьбой забронировать номера. Мои спутники — Григорий Васильевич и Леонид, Петр уехал раньше в Москву поездом — скрылись в дверях гостиницы. Я покорно ждала в машине. Через несколько минут оба вернулись и смущенно показали мне бумажку с адресом, куда следовало направиться, чтобы получить на ночлег, как было написано, «три койки». Делать нечего. Я вырулила в нужном направлении к парку Кадриорг. Дальше ехать нельзя: висел «кирпич». Григорий Васильевич сказал, чтобы я не обращала внимания, и мы двинулись к особняку в глубь парка. Я остановила машину у, казалось, безлюдного дома. Мои пассажиры вошли в особняк. Я продолжала сидеть в машине. Неизвестно откуда возник человек в штатском и велел мне следовать за ним. Сердце от страха ушло в пятки: скорее всего, меня ждала кара за въезд под «кирпич», но это самое меньшее, не припомнят ли мне теперь, что я дочь «врага народа». Мы шли по длинному коридору, в конце которого виднелась дверь. Мужчина нажал кнопку, и дверь медленно распахнулась, я вошла. Я оказалась в покоях дворца! Тут я услышала хохот моих спутников. Оба очень смешно копировали мое изумленное лицо. Я действительно остолбенела от окружавшей меня красоты. Оказывается, эстонцы предоставили нам «три койки» в доме приемов для особо важных персон. Мы прожили в этом раю несколько дней, гуляли по Таллину, обедали в «Глории», ездили по окрестностям.
Пристанище на ночь в Смоленске на сей раз нам было уготовано в Доме колхозника — одна длинная-предлинная комната, в которой стояло пятнадцать коек. Григорий Васильевич вызвался сходить в магазин, купить что-нибудь на ужин. Этот неизменно элегантный, европейский человек, победно улыбаясь, появился вскоре со связкой бубликов на шее и огромным куском колбасы, зажатым в руке. В то время достать колбасу было действительно достижением! В тот же вечер Григорий Васильевич получил телеграмму от Любови Петровны, которую дал мне прочесть: «Скучаю по Вас, как собака. Собака скучает, как человек». За все время нашего пути Григорий Васильевич обязательно ежедневно отсылал и получал известия от Любови Петровны.
Работа над сценарием с Александровым все более заходила в тупик, затягивалась, не давая Турам возможности работать над новой пьесой. тогда они решили отказаться от соавторства и снять свою фамилию с титров, если все-таки Александров снимет фильм. Такова печальная история «Русского сувенира».
После поступления Витуси в школу ритм нашей жизни несколько изменился. Уже не было утренних прогулок по Тверскому бульвару, а подышать свежим воздухом в Раздорах удавалось только по воскресеньям. Вскоре у Витуси обнаружили ревмокардит. Врачи рекомендовали вывозить ее за город во время каникул — зимних и весенних. Леонид доставал путевки в подмосковные дома отдыха. Так мы побывали на Красной Пахре и в Суханове.
Красная Пахра была построена пленными немцами и принадлежала Министерству строительства. Дом был солидный, добротный, со всеми удобствами. Его сразу же облюбовали многие писатели, журналисты, художники. К тому же он находился неподалеку от строящегося дачного кооператива Союза писателей. Домом правила пожилая сестра-хозяйка. Она строго следила за чистотой и порядком, не допускала никакого шума. Главное — чтобы отдыхающие не мешали друг другу. Кормили очень вкусно. Мы с Витусей оказались за одним столом с Вадимом Синявским, известнейшим в то время спортивным радиокомментатором, и с Альбертом Гиндельштейном, кинорежиссером, мужем Диты Утесовой. Синявский меня поразил во время первого же завтрака. Съев с аппетитом тарелку манной каши, он вытащил из кармана бутылку водки и запил водкой манную кашу! После этого он не промолвил больше ни слова, и мы в полном молчании завершили завтрак.
В доме имелся и массовик-затейник. К счастью, почти совсем забытая должность. В его обязанности входило развлекать отдыхающих. Развлекал он в основном по вечерам, после ужина. Отдыхающие поднимались в большой зал на втором этаже и рассаживались вдоль стен. Полагались танцы под патефон. В те годы был наложен строжайший запрет на «буржуазные» танцы в общественных местах. Таковыми считались танго, фокстрот, вальс-бостон. Можно было танцевать лишь полечку, па-де-катр, па д"Эспань и что-то еще подобное. Разумеется, никто из присутствующих не горел желанием плясать эти старомодные танцы. Однажды Альберт подговорил меня разыграть затейника. Вечером мы проследовали наверх и выжидательно встали перед нашей жертвой. Затейник подозрительно поглядел на нас, но Альберт взял меня за руку и попросил затейника показать нам па. Патефон заиграл бравурную полечку. С самым серьезным видом мы с Альбертом старательно выделывали все движения. Альберт иногда останавливался, просил смиренным голосом еще раз показать. Мол, он не совсем уловил. За полечкой последовал па-де-катр под хохот наблюдающих, уже понявших, что мы разыгрываем затейника. Надо сказать, что после нашего с Альбертом выступления в доме стали терпимо относиться к «буржуазным» танцам.