Впервые в нашей совместной жизни Леонид проводил все дни вместе с нами. Он тоже всем сердцем полюбил спокойную природу Взморья. Иногда по утрам он сопровождал меня на рынок в Майори. Там продавали овощи, ягоды, копчушки и другую рыбу. Можно было выменять продукты на водку или сигареты.
После рождения Вики я сильно похудела. Леня взял с меня слово, что я постараюсь поправиться. Он обнаружил в Дзинтари маленькое, еще не национализированное, кафе. Хозяйка этого кафе пекла дивные пирожные, которые подавала с кофе и взбитыми сливками. Я обещала ходить туда ежедневно. Иногда и Леня лакомился вместе со мной. Я действительно вскоре стала приобретать прежний вид, чему Леонид почему-то чрезвычайно радовался.
Соседями по дому оказались Евгений Иосифович Габрилович с женой Ниной и драматург Владимир Соловьев. За едой стали появляться и латышские писатели. Они вежливо здоровались, улыбались, но дальнейшего сближения не было. Я видела, что они присматриваются к нам, особенно ко мне, услышав, что я разговариваю с сестрой-хозяйкой по-латышски. Однажды они нам представились: Григулис, Грива, Рокпелнис и еще один особенно колоритный человек с седой окладистой бородой, фамилии которого я никак не вспомню. Именно этот человек как-то подошел ко мне после завтрака и пригласил пройтись с ним по парку. Мы медленно шли по дорожке, окаймленной цветущим жасмином. Оказалось, что он бывший министр образования в правительстве Ульманиса, писатель, был арестован, несколько лет провел в Гулаге в Сибири, после войны его отпустили и разрешили вернуться в Латвию. Я ему рассказала об отце, о судьбе которого пока ничего не известно. Мой собеседник сказал, что с большим удовольствием наблюдает за нашей семьей во время трапез. Ему очень нравится мой муж и как мы себя ведем. И вдруг при расставании он воскликнул: «Но как вы могли выйти замуж за жида?» Я буквально онемела. Потом мы с мужем весело посмеялись над столь неожиданным финалом прогулки.
Приближался Иванов день, Лиго, очень почитаемый у латышей праздник. Разукрасили рыночек в Майори. Крестьяне привезли яркие головные уборы из гофрированной бумаги, венки из дубовых листьев с вплетенными в них водяными лилиями, охапки полевых цветов, пирожки со шпеком, сыр с тмином, домашнее пиво.
Вечером жители побережья стали стекаться на пляж. Отправились туда и жители Дома творчества. Вдоль берега уже полыхали костры, горели высоко на шестах смоляные бочонки. Парни подгоняли девушек к костру и заставляли их прыгать через огонь, ударяя по ногам пучками аира. Внезапно один из юношей подбежал ко мне, схватил за руку и потянул к костру. Я, не долго думая, подобрала юбку и вихрем пронеслась над пламенем. Мои спутники с восторгом аплодировали. А я не могла поверить, что решилась на такой прыжок.
Однажды, в конце августа Габриловичам срочно понадобилось поехать в Ригу, а поезд тогда ходил только три раза в день. Стали ловить попутную машину на пустынной приморской дороге. Наконец удалось остановить грузовичок. Нина села в кабину, я за компанию вскарабкалась с Евгением Иосифовичем в кузов. Поехали, беседуя в пути о каких-то литературных делах. Шоссе тянулось вдоль убранного поля. Внезапно мотор нашего грузовичка зачихал, зачихал и заглох. Шофер вылез из кабины посмотреть, что случилось. Мы в кузове, под открытым небом, продолжали мирно беседовать. Внезапно мотор громко взревел, и огромная стая птиц, сидевшая на поле, от резкого звука взлетела и пронеслась над нами, обдав дождем помета. Мы так смеялись, что этот «дождь» даже попал мне на язык. Мы с Габриловичем принялись оттирать друг друга, но все же въехали в город в весьма плачевном виде.
Не могу не упомянуть еще об одной встрече в Дубултах в конце сороковых годов. Мы еще тогда жили все в том же «Белом доме». Как-то утром в столовой появилась пожилая пара. Я сразу обратила внимание на красивую ухоженную даму и ее спутника. Я заметила некоторую напряженность во взгляде мужчины и его взгляд, направленный куда-то в пространство. Вдруг меня осенило — ведь он слепой. Но я же только что видела, как он вошел уверенной походкой в столовую! После завтрака заинтересовавшая меня пара уселась на скамейке перед домом. Я неторопливо направилась в их сторону, намереваясь поближе приглядеться. Дама улыбнулась мне и пригласила присесть. Мужчина тоже заулыбался и присоединился к ее приглашению. Так мы познакомились. Оказалось, что это были супруги Шац. Макс Юрьевич, известный в Латвии юрист, философ и литератор, был действительно совершенно слеп. Жену его звали Фаня Самойловна. Я узнала, что у них две дочери, что живут они в Риге. Макс Юрьевич потерял зрение очень давно, и Фаня Самойловна стала его вторым зрением. Он очень любил пахучие цветы и всегда держал в руке веточку жасмина или шиповника. Заметив это, я стала приносить ему с рынка букетики фиалок, которые ему очень нравились. Макс Юрьевич стал безошибочно издали узнавать мои шаги и восклицал: «Вот и наша Зюкочка идет!» Он с трогательной радостью принимал мой скромный букетик и тотчас подносил к носу. Вскоре я познакомилась и с дочками — Дитой и Рутой. Дита была постепеннее, постарше, уже замужем. Младшая — Рута — красивая, с пышными волосами отличалась невероятной энергией. Казалось, она постоянно куда-то спешит, боясь попустить нечто важное. Она тотчас вливалась во всякие игры, сразу оказывалась в центре внимания молодых обитателей дома. Я с Рутой тогда не сблизилась: я же была уже взрослой дамой, матерью и, несмотря на весьма небольшую разницу лет, принадлежала как бы к другому поколению.
Много лет спустя именно с Рутой у меня возникла теплая долгая дружба.
Наступила темная дождливая прибалтийская осень. Мы засобирались домой. Леонид приехал за нами из Москвы — мне одной было не поднять все наше сложное хозяйство. Уезжали мы с твердым намерением вернуться сюда снова. Хотя Леонид тоже полюбил Взморье, ему нехватало юга, где он привык проводить осенние месяцы. Не успели мы вернуться в Москву, как он вместе с Петром отправился в Сочи, даже не думая предложить мне поехать с ними. Так уж и далее повелось, что все последующие годы Леонид уезжал на сентябрь-октябрь без меня. Иногда до меня доходили слухи о том, что его в этих поездках сопровождает некая дама, одна или другая, но я не придавала особого значения этим сплетням, ибо давно познала силу беспочвенных слухов.
В следующее лето Леонид никак не мог вырваться на Взморье: в театре репетировали пьесу, все время делали поправки, что-то запрещали. Короче говоря, уехать из Москвы на длительное время было невозможно. Тогда Игорь Владимирович Нежный предложил нам поехать в дом МХАТа на Пестовском водохранилище.
Добирались до Пестова обычно на пароходиках, курсирующих по каналу два раза в день. За домом сразу начинался лес с великим изобилием грибов и ягод. Постороннего народу очень мало — водохранилище считалось запретной зоной. Неподалеку в деревне держали коз и можно было купить молоко. В доме жили в основном дети и родители артистов театра. Я оказалась, кажется, единственной «мамашей». Поэтому бабушки очень ласково ко мне отнеслись. На кухне под навесом они давали мне всяческие кулинарные советы как готовить вкусные блюда из «подручных» продуктов. Я делилась с ними грибами и ягодами и привозила на Викиной коляске на всех козье молоко. Сами мхатовцы приезжали в Пестово в свободные от спектаклей дни. По утрам они ловили на водохранилище рыбу, учили меня жарить ее на костре. Рыбы там развелось множество. Однажды я залезла с удочкой по колено в воду, как вдруг на глазах у удившего рядом актера Виктора Яковлевича Станицына большая рыба выпрыгнула рядом со мной из воды. Я не растерялась и успела обхватить рыбину юбкой. Станицын долго потом рассказывал со свойственным ему юмором, что я ловлю рыбу подолом платья.
Мария Владимировна Миронова и Александр Семенович Менакер привезли в Пестово маленького Андрюшу с няней на то время, пока они будут на гастролях, и упросили меня приглядывать за ним. Андрюша даже в самом раннем детстве был обаятельнейшим существом и, конечно, я прощала ему все его мелкие проказы.
Особенно я подружилась с семьей актера Карева. У них была собака — боксер Джой, невероятно умный. Джой с таким восторгом выполнял все приказы хозяина, что мы могли часами наблюдать за ним.
Вечерами обитатели дома обычно прогуливались по тропке вдоль канала. Чтобы полюбоваться закатом, все собирались на самом мысе Пестова. Мне же казалось, что закаты здешние сильно уступают закатам над Балтийским морем. Я начала тосковать по Латвии и ждала будущего года, когда можно будет туда вернуться.
Леонид начал как-то проникаться своим положением отца. Все чаще я заставала его рассказывающим что-то Вике. Та хохотала над его рассказами с продолжением о похождениях двух маленьких кротов Павлика и Гаврика. Какая же я была несообразительная! Почему не записывала его рассказы?
После привольного Пестова гулять с Викой по Тверскому бульвару от памятника Пушкину до памятника Тимирязеву, много раз туда и обратно, могло бы показаться скучными, если бы у меня не появились «бульварные» знакомые: ежедневно, в любую погоду, выходила на прогулку Щепкина-Куперник, знаменитая переводчица Ростана. Ее неизменно сопровождала дочь актрисы Ермоловой Маргарита Николаевна. Это была забавная с виду пара: Татьяна Львовна — маленького роста, пухленькая, с орденом Красного Знамени, привинченном к беличьей шубе. Ермолова — очень худая, высокая дама в темном суконном пальто. Они всегда останавливались, увидев меня, и приглашали гулять вместе. Мы беседовали на разные темы, вернее сказать, они что-то рассказывали, а я благоговейно слушала и лишь иногда задавала вопросы. Часто к нам присоединялся артист Малого театра Остужев. Лишь долгое время спустя я узнала, что он давно потерял слух и научился понимать собеседника по губам. Он был очень красив и импозантен, с аристократической осанкой. Я про себя восторгалась его великолепной дикцией и прекрасным русским языком. Иногда к нашей группе присоединялся еще один знаменитый артист из Малого — Межинский. Он тотчас бросался к Витусе, подхватывал на руки, кружил и был так шумлив, что на нас оглядывались. Бывало, что в свободные от репетиций утра нам встречались в середине бульвара Таиров и Коонен, жившие неподалеку. Удивительно, что с этими людьми я чувствовала себя свободно, словно на равных, несмотря на разницу в возрасте. Я их с жадностью слушала, а им было, вероятно, приятно найти во мне такую благодарную аудиторию.
В ту же пору Леонид познакомил меня с уникальным, удивительно интересным и чудаковатым Юрием Карловичем Олешей. Сутуловатый, небольшого роста, помятый, в нахлобученной кое-как шляпе, он произвел на меня странное впечатление. Но едва он произнес первые слова, направил на меня лучистые глаза и улыбнулся хитро и застенчиво, я ощутила, что передо мной Личность с большой буквы. В то время многие писатели, актеры, режиссеры имели обыкновение встречаться часа в четыре дня в кафе «Националь») за чашечкой кофе и рюмкой коньяка. Там обсуждали последние новости театральной жизни, делились творческими проблемами — словом, своеобразный клуб. Стоило это недорого. Однако же случалось, что у Юрия Карловича не хватало необходимой суммы. тогда он шел ко мне в Гнездниковской, звонил в дверь, но оставался на пороге, несмотря на приглашение войти. «Зюкочка, у вас не найдется до завтра…» — и называл точную сумму рублей и копеек. Я, естественно, тотчас их ему протягивала. Если у меня не оказывалось точной суммы с копейками, он деньги не брал, повторяя, что ему нужна именно такая сумма. Я бежала к соседям менять свою купюру.
Однажды, глядя на шляпу Олеши, Леонид шепнул мне: «Постарайся подарить Юрию Карловичу мою новую шляпу Барселино, она мне мала». Я дождалась подходящего случая и торжественно вручила шляпу Юрию Карловичу. Она ему была чудо как хороша. Прошло несколько дней, и я опять увидела Олешу в его старой мятой шляпе. «В чем дело?» — «Понимаете, Зюкочка, я терпеть не могу новых вещей. Я ваш подарок обминаю на кресле, и через пару дней шляпа будет нужной кондиции…»
Юрий Карлович знал, что я недолюбливаю пьяных. К сожалению, в то время он стал регулярно и в больших порциях пить. Видно, он заметил мою тревогу и огорчение. Он стал реже бывать у нас, все реже просить у меня деньги на кофе в «Национале»…
Среди друзей Леонида в сороковые — начале пятидесятых был и драматург Дмитрий Борисович Угрюмов, наш ближайший сосед — он жил напротив на улице Горького. Он сочинял и ставил знаменитые «капустники» в ЦДРИ и Доме актера. В то время это был единственный в своем роде веселый спектакль артистов для артистов. Даже такие «мероприятия» среди своих строго согласовывались с соответствующими органами. Угрюмов как-то рассказал мне про один такой «прием» капустника в ЦДРИ. Главные режиссеры многих театров и члены репертуарного комитета собрались для прослушивания сочиненного им либретто. После читки наступила мертвая тишина. И вдруг начальник реперткома грозно изрек: «И кому нужно это кабаре?» Тишина. тогда сидевший рядом с ним Рубен Николаевич Симонов ответил: «Как кому? Нам, театральным работникам. Очень нужно». И тут начальничек неожиданно продолжил: «Вот я и говорю, кому нужно это кабаре? Всем нужно!» Это был такой неожиданный поворот, что все рты раскрыли. Либретто капустника приняли, мы его потом видели и много смеялись.