– школа Арсения Грека, открывшаяся в 1649 году и получившая смешанный греко-латинский характер (после нескольких месяцев работы преподавание в ней прервалось из-за ссылки Арсения, но в 1653 году возобновилось);

– школа, или, скорее, постоянный круг общения (наставничество?) выдающегося книжника, ритора и дидаскала Епифания Славинецкого с московскими интеллектуалами (не ранее 1649 года);

– школа Андреевского монастыря на Воробьевых горах, получавшая деятельное вспомоществование от окольничего Ф. М. Ртищева (даты основания и закрытия неизвестны);

– школа Симеона Полоцкого в Заиконоспасском монастыре, существовавшая в 1664–1668 годах;

– школа патриарших певчих, обучавшихся у «мастера греческого» старца Мелетия при государе Алексее Михайловиче (основана не ранее 1656 года при кремлевском Успенском соборе и работала с перерывами очень долго – видимо, до начала 1680-х);

– школа в кремлевском Чудовом монастыре, действовавшая в 60-х – начале 70-х годов XVII столетия;

– школа Иеремии, пономаря церкви Двенадцати апостолов на патриаршем дворе (1680-е годы).

Некоторые из них являлись элементарными училищами, другие тянулись к статусу средних учебных заведений. А школа Симеона Полоцкого, кажется, по представлениям XVII века была чем-то большим, нежели среднее училище, но меньшим, нежели высшее учебное заведение – академия или университет. Современные историки педагогики нередко называют такие училища «повышенными» школами.

Все перечисленные школы, взятые суммарно, составляют подготовительный этап к более энергичным мерам по введению систематического образования на русской почве. Все они существовали недолго и не приобрели ни значительного масштаба, ни регулярного характера. Иногда вместо школы знание передавалось путем ученичества: большой книжник брал одного или нескольких человек на обучение, но работал с ними как со «штучным товаром», индивидуально. Подобный подход не требовал налаживания регулярного школьного процесса[35]. Вводить единичное ученичество «здесь и сейчас» все же полезнее, чем откладывать передачу ценных знаний на те времена, когда появится настоящая школа, ибо перспектива таких школ утопала в туманном завтра. Но подобное ученичество – всего лишь синица в руках…

Нетрудно понять, какова причина неспешности русского правительства по части практических действий. Первые три четверти столетия – до крайности тяжелое для России время. Семь с лишним десятилетий до отказа наполнены войнами, смутами и восстаниями, угрожавшими если не самому существованию государства, то по меньшей мере безопасности внутренних его областей. Казна вечно была пуста, внимание правительства редко переходило от внешних и внутренних конфликтов к мирным делам просвещения. Патриаршая казна оканчивала финансовый год, как правило, с прибылью, но активность Церкви в сфере образования надолго затормозилась той же великой Смутой, расколом и девятилетним отсутствием вполне законного патриарха в 1658–1667 годах, после оставления Никоном кафедры.

Для создания действительно крупного учебного заведения повышенного типа, действующего на постоянной основе, не хватало, помимо стабильности и денег, еще и кадров. Не так просто оказалось заполучить знающего, твердого в вере, склонного к преподаванию книжника, который мог бы наладить учебный процесс. Один стар, другой подозревается в измене православию, третий не желает задерживаться в русской столице, а четвертый слаб знаниями.

Вот и приходилось довольствоваться малыми, недолго существующими школами…

Почти все они располагались на территории Кремля либо Китай-города – близ Никольского крестца, недалеко от Казанского собора. Тут же, у Никольского крестца, бойко шла книжная торговля. Ее особенно оживляла работа лавки Московского печатного двора, торговавшей его изданиями. Московской типографии суждено было сыграть центральную роль в судьбах отечественного образования. Не напрасно Никольскую улицу в Москве называют «улицей русского просвещения».

Московский Печатный двор, помимо своей естественной, первичной функции, выполнял еще несколько иных. Думается, это естественно для русского Средневековья: книжников не хватает, каждый из них на вес золота, так и требуют от них быть своего рода универсалами, умельцами на все руки… А держать таких универсалов лучше всего сосредоточенно, в едином центре.

Вот и стал Печатный двор центром лояльного русского интеллектуалитета, всегда готового взяться за новую работу по заказу великого государя российского или же великого господина Святейшего патриарха Московского.

С первых лет существования московской типографии тамошние редакторы занимались книжной справой. Для средневекового русского общества эта работа значила исключительно много. На протяжении многих веков, со времен крещения при святом Владимире, Русь каждый день использовала богослужебные книги. Ими пользовались священники во всех храмах и монастырях – от богатейших столичных обителей до беломорских деревянных церковок, срубленных за один день. Для отправления разных треб, для ведения церковного служения каждый день, каждую неделю, каждый месяц требуется целый комплект книг: «Минеи», «Триоди», «Октоихи», «Часовники», сборники молитв, «Апостолы», «Псалтыри» и, конечно, большие напрестольные «Евангелия». Они получали славянский перевод в разное время и разного качества. Многие столетия их переписывали, делая ненамеренные ошибки и невежественные добавки; кроме того, сама богослужебная практика православного Востока знала разночтения и вариации, далеко не всё было строго унифицировано. До середины XV столетия на Руси об этом не особенно беспокоились: был бы поп грамотен, была бы церковь, велась бы служба, а в нюансы вникать могли немногие, да и те, кто мог, не выказывали особенного желания. Все изменилось во второй половине XV века. Пал главный оплот восточного христианства – Константинопольская империя. Вместе с нею под пятой турецких султанов оказались православные славянские земли. А на месте деревянной лесной Руси, разрозненной и ведущей бесконечные междоусобные войны, появилась колоссальная политическая сила – единое Московское государство. Ему суждено было стать цитаделью православия. Однако самое главное, то, что стояло в центре всей цивилизации, – богослужение, продолжало страдать пестротой, изобиловало искажениями.

Так вот, введение книгопечатания означало унификацию богослужебной практики в России. Справщики просматривали богослужебные книги, сопоставляли их с греческими, южнославянскими и старинными русскими образцами, ликвидировали ошибки, насколько хватало их знаний, и публиковали итоговое издание по благословению митрополита (затем патриарха) и указу царя. Рукописные книги, непроверенные и не имеющие благословения со стороны высшей церковной власти, резко теряли ценность.

Наверное, постепенно, за столетие-другое, справа привела бы к желанному результату, если бы этой огромной работе не мешало несколько обстоятельств.

Во-первых, некоторые правки образованных и умных редакторов оспаривались, поскольку многим казалось, что они «рушат старину». А пользование греческими и иными нерусскими образцами не всеми воспринималось как благо: население Московского государства чувствовало себя обособленным от всего прочего мира, как и население любой другой цивилизации, это вполне нормально; оно не доверяло и православным иерархам: грекам, болгарам, сербам. Ведь все эти народы были порабощены и утратили политическую свободу! А по логике религиозного сознания тех времен это, с одной стороны, могло означать кару Господню за грехи, и, с другой стороны, подводило их к соблазну магометанства либо латынства… И случалось так, что справщики подвергались за свою работу наказанию. Однажды их даже позорили публично, на всю Москву, хотя впоследствии признали их правоту… Спорные моменты исправлялись в книгах, а потом приходилось возвращать старую версию, поскольку новая после очередной экспертизы представлялась старомосковским книжникам неверной.

Во-вторых, в патриаршество Никона (1652–1658 годы) было сделано сразу несколько значительных исправлений, которые и стали одной из главных причин церковного раскола. Таким образом, книжная справа, дело, казалось бы, сугубо мирное, вызвала острый общественный конфликт. Движение староверов сопротивлялось «новинам», а Церковь постепенно вводила очередные изменения. Обе стороны проявили большое упорство, а правительство еще и большую жестокость. Проводилась жесткая политика по замене старых, неисправленных книг новыми и по подавлению старообрядчества.