Русская цивилизация постордынского времени прошла чрезвычайно трудный путь к обретению самостоятельной национальной модели просвещения.

На протяжении нескольких веков Северо-Восточная Русь жила в отсутствие духовного просвещения (да и, строго говоря, вообще какого-либо просвещения) как системы, как упорядоченного механизма передачи и распространения знаний.

Та часть удельного периода, которая началась после Батыева нашествия и закончилась объединением разрозненных русских земель в централизованное Московское государство, продлилась два с половиной столетия. Держава Московская претерпела величественную метаморфозу, превращаясь из второстепенного, совершенно незначительного княжества в громадную Россию. На всем течении этой долгой эпохи летописи молчат о каких-либо школах, о сколько-нибудь заметных попытках московских государей и глав Церкви учредить некие образовательные заведения. Можно, конечно, ссылаться на скудость источников. Но, во всяком случае, по ним отлично видна физиономия самого времени, и она до крайности неблагоприятна для масштабных просветительских проектов. Так что, даже если русская летопись и умолчала о некоей школе, можно не сомневаться, что само существование училища в то время являлось редчайшим исключением.

В XIV–XV веках на землях Московской Руси жили весьма ученые люди, накапливались солидные книжные собрания, но… все это существовало хаотично, вне какого-либо порядка, прочного устроения. Москва погружена была в решение бесконечно сложных политических задач, которые оставляли очень мало сил и средств на что-либо другое. Москву жгли татары. Москва переходила из рук в руки, пока шла великая междоусобная свара между потомками Дмитрия Донского – решалось семейное дело… с применением больших ратей и заграничных союзников. Москва собирала земли и власть.

Не до просвещения было.

Лишь к концу XV века здесь выросла (точнее, накопилась) культурная почва и установилась политическая стабильность. Новые обстоятельства позволяли всерьез позаботиться о просвещении. Более того, новое положение Москвы требовало подобных шагов. Белокаменная Порфирогенита рисковала войти в сообщество христианских духовных центров, не переменив варварских одежд. Остаться в роли безмозглой силачки, над которой хихикают, как только она повернется спиной. Из этого положения был лишь один выход: найти хороших учителей, дать стране просвещение как систему, способную постоянно воспроизводить самое себя.

Недостаток его виден был на разных уровнях. Порой в иереи шел полуграмотный человек, «едва бредущий» по Псалтыри. Житейская ситуация. А порой русское духовенство сталкивалось с задачами, относящимися к богословию высшего уровня сложности, и страдало от недостатка знаний, позволяющих вести полноценное противоборство с духовным неприятелем. И это уже трагедия…

С особенным жаром дискуссии полыхнули в Европе под влиянием набирающего силу протестантизма – в середине XVI века. Одно дело – проклинать «прескверных лютор», воевать с ними, отрицать их, определять их чужесть интуитивно, и совсем другое – вести с ними серьезную полемику. Ко временам правления Василия III и его сына, Ивана IV, сама эпоха, громко стуча в ворота, потребовала развернуть государственную мощь и церковную мудрость лицом к проблеме умственной скудости. Как русскому правительству, так и русскому духовенству насущно требовалась школа: и самое простое училище, и настоящая академия, сравнимая с европейскими университетами.

Светская и духовная власти ощутили новые потребности.

Государству были необходимы переводчики-полиглоты для дипломатической службы и перевода западной литературы практического характера. Не менее того правительство нуждалось в людях широко образованных, способных осваивать знания, относящиеся к прикладным специальностям: военному искусству, чеканке монеты, фортификации, горному делу, всякого рода промышленному производству и т. д.

Церковь же испытывала нужду в просвещенных деятелях, которые совладали бы с титаническим объемом работ по исправлению богослужебных книг, смогли бы переводить учительную литературу, вести диспуты с униатами, еретиками и позднее – с расколоучителями, а также поддерживали бы своей ученостью авторитет московской иерархии на православном Востоке.

Полтора столетия прошло под знаком великой жажды – жажды устроить собственную академию.

Русская культура XVI–XVII столетий, в отличие от периодов более ранних, несет весьма отчетливые следы этатизации, иначе говоря, огосударствления. Государство и Церковь, также являющаяся одним из составных элементов старомосковской государственности, настойчиво стремились к введению в живописи, архитектуре, литературе определенных канонов. Эти каноны должны были соответствовать четким догматическим и каноническим требованиям. А от живописцев и духовных писателей требовалось поддерживать образ величественной симфонии двух сил: богоизбранного русского православного священства и могучего русского православного царства.

Подобное положение вещей происходило из тяжкого положения Московского государства, окруженного сильными неприятелями и гораздо более привычного к войнам, нежели к миру; из хозяйственной бедности страны и ее малонаселенности. Единство власти, единство военной силы, политическое единство, наконец, были насущно необходимы, и это делало почти неизбежным единство идеологии. Роль частных лиц и даже целых общественных групп как игроков на этом поле очень долго оставалась незначительной.

Русское просвещение, исключая лишь образование элементарного характера, создавалось государством и Церковью, было поднято ими из ничего до уровня, обеспечивавшего в будущем самостоятельное развитие. Большая трагедия состоит в том, что будущее этим ресурсом не воспользовалось…

Итак, еще в середине XVI столетия наши книжники – средневековые интеллектуалы – всерьез заговорили о необходимости завести училища. И действительно, в Москве рано появились «профессиональные» школы, готовившие специалистов для приказных (управленческих) учреждений. Они представляли собой нечто наподобие современных техникумов. Талантливые русские дети обучались также вместе с детьми московских иностранцев в школе Немецкой слободы. Однако сколько-нибудь серьезное образование там дать не могли. Русская литература была довольно бедна переводами тех сочинений, знакомство с которыми, по понятиям того времени, делало человека образованным.

Лишь освоение одного из универсальных языков науки и высокой культуры могло обеспечить необходимый объем знаний. К ним в XVI–XVIII столетиях относились греческий и латынь. Пока правительство и Церковь, радевшие об учреждении полноценных школ, не нашли учителей, знавших эти языки, дело просвещения стояло на месте.

Оправившись от Смуты, в середине XVII века Москва предприняла серию попыток обзавестись преподавателями-греками. Известно, что в 1630-1670-х годах в столице несколько раз основывались школы, где обучали иностранным языкам – прежде всего латыни и греческому, реже – польскому.

В XVII веке русская культура в целом и русское просвещение в частности прошли через полосу борьбы между «грекофилами» и «латинствующими», иначе говоря, сторонниками ориентации на греческий язык и греческую православную культуру или же на латынь и культуру западноевропейскую. Вопрос о создании крупных училищ оказался напрямую связан с этой дилеммой.

Выбор языка обучения был исключительно важен. Греческий стоял ближе византийской цивилизации и православию, а латынь приближала Россию к Европе. Во всяком случае, к ее католической части…