Он дал письмо в руки матери, отвернулся к окну и выглянул на улицу. Ему не хотелось видеть лицо матери, потому что на самом деле он не знал, кто из тех двух девушек был Ниной Ситрон. В тот день он сам чувствовал, что сильно волнуется, он старался помочь всем и каждому, отвечал на все вопросы сразу и объяснял, как и куда пройти, пытаясь выглядеть спокойным и уверенным в себе во всей той суматохе. Он обратил внимание на светловолосую девушку, которая выглядела уж слишком спокойно и хладнокровно в отличие от другой, которая не находила себе места и все время размахивала руками.

— Хорошее письмо, — сказал отец, прочитав его через плечо матери. — Мы гордимся тобой, Джон Пол…

— Ты обязан ей ответить, — сказала мать. — Demain, — а затем по-английски: — Завтра.

Возможно, это письмо было хорошим предзнаменованием. Он об этом подумал, уже ложась спать.

«Надо подсчитать все хорошее, произошедшее с ним в последнее время», — подумал он, стоя на коленях перед молитвой. — «У меня не болит голова уже три дня. В понедельник я возвращаюсь в школу. Мое имя не запятнано, даже, несмотря на обвиняющие меня заголовки газет. И она написала мне письмо».

У него еще никогда не было девушки, и он никого еще не приглашал на свидание. Он наблюдал за ними издалека, но близко к ним не подходил.

Он проговаривал молитвы на французском языке — те, которые знал с незапамятных времен. Он молился о Нине Ситрон, о детях и добавил молитву о душе мистера Зарбура. Когда он уже был между одеялом и простыней, то задумался о том, что видела в своих кошмарах Нина Ситрон. Она видела, как обвалился балкон. Его кошмары были другими. Перед его глазами все проплывало, как в тумане: кричащие дети, кто-то крикнул: «Пожар!», и на него обрушилась темнота. Но этот кошмар был еще не самым худшим из всего. Худшее начиналось, когда он просыпался среди ночи, и ему мерещились звуки, доносящиеся с балкона, когда ему казалось, что это среди мусора и всякого старого хлама скреблись крысы. Может быть, если бы ему удалось преодолеть страх перед крысами и оказаться на балконе раньше, то он бы заметил ослабшие детали балкона и предупредил бы мистера Зарбура о возможной опасности. Он снова постарался отвернуться от этих мыслей, но во мраке его комнаты эти звуки продолжали к нему возвращаться снова и снова, а за ними следовал скрип разламывающегося дерева.

Он изо всех сил сжимал ладонями уши, но звуки не прекращались, они были внутри него. Они приходили к нему вместе с осознанием вины во всем, что тогда произошло: из-за того, что он не оказался на балконе раньше, погибли дети. Кошмары заканчивались, когда он просыпался, но ощущение вины оставалось навсегда. Оно было худшим из всего, приходившего к нему среди ночи. Как ночью, так и днем оно преследовало его повсюду.