Он вновь намеревался приняться за старое.

Утром он будет себя презирать, но сейчас это не имело значения.

— Нельзя делать это здесь, — потупив взор, пробормотал он. — Стены между покоями толщиной с лист бумаги.

— Идем со мной, — откликнулся Балфор. — Я знаю место.

На улице слабо моросил ледяной дождь. Дэвид поплотнее завернулся в пальто. Ночь была темной и безлунной, звезды на небе заволокло облаками.

— Сюда, — прошептал Балфор и, потянув за рукав, потащил Дэвида к соседней аллее.

Дэвид подумывал начать сопротивляться, его нервировали прямолинейность Балфора и явное пренебрежение опасностью. Но Дэвид все-таки позволил себя завести, можно даже сказать, грубо затащить в узкий тупик, настолько темный, что он больше не видел лица Балфора.

Балфор потянул Дэвида вглубь тупика, где остановился и вжал его в холодную влажную стену, а Дэвид, приветствуя уверенность Балфора, позволил себя пихнуть.

В тупике пахло мочой и гнившими отходами, но прильнувший к Дэвиду Балфор прогнал все запахи. Он благоухал чистотой и здоровьем, и мужчиной. Как только их щеки соприкоснулись, Дэвид глубоко вдохнул. Аромат Балфора, сила и тепло, едва заметная шероховатость подбородка — все это его будоражило. И тем не менее, когда Балфор попытался припасть губами к его губам, Дэвид отвернул голову и потянулся к застежке на брюках.

Балфор ласково хохотнул.

— Ты против поцелуев? — жарко прошептал он Дэвиду на ухо, отчего по телу побежали мурашки. — Какая жалость. Твои губы были созданы для поцелуев.

В ответ на абсурдное заявление Дэвид издал выдавший нетерпение звук. Комплименту почти удалось сбить его с панталыку. Но согласившись прийти сюда и оставив все отговорки в стороне, он настроился сделать все возможное, чтоб оно того стоило, и отказывался отвлекаться. Дэвид расстегнул пуговицы на брюках Балфора и, стянув кальсоны, обхватил толстое набухшее достоинство. От удовольствия Балфор глубоко вздохнул и приник к щеке Дэвида.

Дэвид без усилий ласкал напряженную плоть, пальцами спустился чуть ниже, к яйцам. Член был будто бархатным, а колючие волоски на мошонке спровоцировали контраст, от которого пульс загрохотал, а дыхание стало судорожным. Дэвид вновь стиснул член и потянул. Под большим пальцем растекалась клейкая бусинка выступившей на кончике влаги, а Балфор бессвязно бубнил слова поддержки.

Стена была холодной, но Балфор излучал тепло и силу. На несколько кратких мгновений Дэвид безо всякого стыда позволил себе насладиться ощущением тепла и защищенности, но долго потворствовать этой слабости не стал. Вместо этого он опустился на колени, обхватил вздувшуюся головку губами и быстро заглотил член до самого основания.

Булыжники были жесткими и мокрыми, но Дэвида это не волновало. Он принял достоинство Балфора до задней стенки горла, ему пришлась по душе пульсация мускусной плоти, упорно прижатой к мягкому нёбу. Балфор, простонав, запустил пальцы Дэвиду в волосы и сильно потянул за короткие шелковистые пряди. Шляпа исчезла, наверно, валялась в луже. Дэвиду было плевать. Все, что его беспокоило, — это довести Балфора до финала своими губами. Даже если сейчас Дэвид не достигнет кульминации, он сможет сделать это позже при помощи воспоминаний.

Его собственный член болезненно набряк в брюках, но был зажат плотной тканью и коленопреклоненной позой. Странным образом он наслаждался неуютным ощущением. Оно необыкновенно усилило восторг от ублажения Балфора. А он его именно ублажал, если стоны Балфора чего-то стоили. Балфор сильнее ухватил Дэвида за волосы, он достигал переломного момента, член еще чуточку налился и взбух. Дэвид сознательно замер, приоткрыл рот и, насколько смог, расслабил горло.

— Боже, — застонал Балфор. — Да, вот так хорошо.

Балфор двигался резкими, умелыми толчками. Дэвид делал все возможное, чтоб не шевелиться, приспособиться к терзавшей его плоти. Он пытался не оцарапать Балфора зубами, но невозможно было избежать случайного прикосновения и, как следствие, потери ритма. Еще невозможно было не давиться, не задыхаться и не пускать слюну. Но это не имело значения. Каким-то образом именно недостатки превратили все это в блаженство.

Балфор одеревенел и застыл, головка уткнулась в заднюю стенку горла. Все, что Дэвиду нужно было вынести, — это долгий бездыханный момент, и Балфор содрогнулся и излился в жаждавшее горло. Голова у Дэвида закружилась, зрение помутилось. Благодаря физическому дискомфорту он почувствовал странную разновидность экстаза, перемешавшую подлинное поклонение телу Балфора с глубоко укоренившейся верой, что ничего большего он не достоин. Удовольствие и мука.

Балфор наконец-то отстранился, а Дэвид остался на месте, ожидая, что он застегнет брюки и уйдет. Такое случилось бы не впервые. Но не успел Дэвид осознать, где находился, как Балфор поднял его на ноги и, вновь прижав к стене, приник к нему губами, языком проник в рот и жадно смаковал.