– Может, всё-таки и правда машин нет? Хотя я говорил для кого, для тебя точно машину нашли бы.

– Да, непонятно: единственный лётчик, который может подниматься до пятнадцати тысяч километров, – и отказ в получении истребителя. – Увидев выпученные глаза Налепина, я подтвердил: – Было дело, на спите поднимался.

– Однако. Всё-таки надо заказать этот истребитель, посмотреть, что за зверь такой.

– Слушай, Слав, ты ведь, как командир отдельного подразделения, имеешь право подписывать всякие приказы, и в том числе командировочные?

– Ты что-то задумал, – с полной уверенностью отреагировал Налепин.

– Есть такое дело. Если эти придурки сверху решили меня на земле держать, то хрен им. У меня знакомый комкор есть, месяц назад я ему помогал высотника на фронте свалить…

– Это там, где ты с десятью мессерами дрался? Я слышал об этом, и в газетах читал.

– Именно. Он меня примет с радостью, в деле видел, машиной точно обеспечит, и, пока я повоюю там, набираясь лётного и фронтового опыта, ты мне здесь спокойно машину найдёшь. А когда она будет, вызовешь меня. Как тебе план? Не хочу я к земле быть привязанным. Так что?

– А мне нравится. Умоем этих хлыщей из штаба корпуса. Ишь что удумали, боевого лётчика без машины держать. И я действительно такое право имею. Пиши заявление о переводе на фронт, я командировочные оформлю. Ещё мне нужны данные того комкора, которому ты помогал, свяжусь с ним, предупрежу.

– Только всё втихую нужно провернуть, чтобы не прочухали и не остановили.

– Да понял уже.

Налепин, усмехаясь – такая шутка и месть ему понравились, и он был со мной полностью солидарен, – уточнил, когда мне желательно убыть в командировку. Я пожелал немедленно, чтобы обо всём узнали только утром, обнаружив, что на завтраке меня нет, тут же написал заявление и отдал командиру свои документы для оформления командировочных. Налепин направился в штаб дивизии, а я пошёл собираться. Все вещи отправил в хранилище, включая музыкальные инструменты, и постарался незаметно покинуть общежитие, но не получилось, меня, похоже, караулили, так что вынужден был пообщаться с парнями, жаждущими задать вопросы. Через полчаса, заметив Налепина, махнувшего мне издали рукой, я сказал парням, что меня вызывает начальство, и, прихрамывая, направился к командиру эскадрильи. Он передал мне все документы, часть которых я положил в карман френча, а часть – в планшетку, потом мы обнялись, и тот шепнул на ухо:

– Удачи.

– Спасибо, – кивнул я, когда он отстранился.

Мы направились вдоль казармы всё так же под приглядом со стороны одного из моих наблюдателей, и майор продолжал выдавать мне информацию:

– Егорьев уже в курсе. Обрадовался. Я созвонился с ним и попросил передать координаты, где они находятся. Записал их на листок, он в твоём удостоверении. Разберёшься?

– Конечно. И ещё. По поводу парней. Завтра на завтраке объяви в столовой, что я убыл в срочную командировку на фронт, а то не поймут, что не попрощался. Мол, торопился, попутный борт был, просил извиниться перед всеми. Комиссар разозлится…

– Не волнуйся, всё сделаю. Но как ты добираться будешь? Я, как ты и просил, всё оформил, эшелон есть, в полночь отходит, но это же несколько дней.

– Всё продумано, не волнуйся.

Мы, простившись, разошлись, не знаю, когда увидимся, полагаю, уже осенью, ведь когда ещё машина будет. Налепин обещал до конца держать в секрете, где я теперь буду сражаться. То есть до завтра: стоит поднять документы в штабе, как узнают, куда и на чём я убыл. Да и дивизионный особист в курсе, он же в командировочном метку ставил и роспись, но он не при делах, это я уже знал точно, так что бюрократия прошла чисто.