От неизвестности, от нехороших мыслей у Валентина по спине пробежала мелкая дрожь. «Не дрейфь! – подбодрил он сам себя. – Ероха с тобой, у нас два кинжала и недурная школа, пройденная у дона Альбы и Силкиного бати. Еще посмотрим, чья возьмет. Четверых-то мы точно уложим, а их там вряд ли больше. Ведь того, что со мной будет еще и Ероха, они никак не могли ожидать». Баба поднялась на крыльцо, звякнула ключом о замок и уверенно потянула на себя отпертую ею дверь. В проеме, кроме темноты, ничего не было видно.

– Милости просим! – пригласила она. – Ну… Идите же!

Валентин в два прыжка взлетел на крыльцо, обхватил бабу-«матрешку» одной рукой поперек необхватного туловища и, неожиданно легко оторвав ее от пола, прижал к себе. Второй рукой он выхватил из ножен кинжал и, выставив его вперед, прикрывшись бабой, шагнул в темноту. Ерохе и секунды не потребовалось, чтобы понять маневр товарища, поэтому в доме он был одновременно с ним и, обнажив свой кинжал, прикрывал Валентина справа.

От столь неожиданного поведения гостей баба вначале взвизгнула, но, будучи, судя по всему, особой неглупой, тут же сообразила, что гости опасаются ловушки. В таком веселом месте, как Александровская слобода, где народ живет все больше лихой и отвязный, это не так уж и глупо. И во всяком случае, совсем не смешно. Поэтому, перестав брыкать ногами в воздухе, она спокойно сказала:

– Дверь закройте входную, прихожую всю выстудите. И на пол, сударь, будь добр, поставь меня. Я свет зажгу. А чтобы не убежала, можешь меня за ворот тулупа держать.

После этих слов Валентин, устыдившись собственного малодушия, выпустил «матрешку» из объятий, но кинжала в ножны не спрятал на всякий случай. Ероха, захлопнув ногой дверь, встал плечом к плечу с товарищем, готовый ко всяким неожиданностям.

Ко всяким, но только не к такой. Запалив светильники, «матрешка» сбросила с себя тулуп, толстый пуховый плат и, сняв, как листы с капусты, одну за другой три душегрейки, превратилась в прекраснейшую женщину лет двадцати пяти от роду. И даже пухлые чувственные губки у нее оказались накрашены, и большие выразительные глазки умело подведены. А уж румянец на щеках у нее горел естественный, от мороза. Ероха от такого чудного преображения даже рот раскрыл. Нет, все-таки она была чуть полновата, но это даже и к лучшему. Не любил Ероха поджарых баб, таких как несчастная Юлька-гимнастка.

– Пойдем, сударь. Хозяйка уж заждалась, – молвила женщина. – Да спрячьте вы свои кинжалы. В доме, кроме хозяйки и меня, никого нет.

Она заперла входную дверь, взяла в руки светильник и вышла из прихожей. Валентин, как околдованный, послушно последовал за ней, за Валентином – Ероха. Так гуськом они изрядно попутешествовали по дому (дом, несмотря на игрушечный фасад, оказался немаленьким). Наконец остановившись перед одной из дверей, она сказала:

– Здесь. Иди, сударь. А человек твой тебя со мной подождет. Мы рядом будем.

Окончания фразы Валентин уже не расслышал из-за того, что сердце его вдруг застучало, как отбойный молоток, и кровь ударила в голову. Он открыл дверь и шагнул в комнату. В золотистой полутьме возле пузатой печи, в открытом зеве которой с полена на полено перебегали язычки оранжево-красного пламени, на низком широком топчане, покрытом меховой полстью, лежала та самая незнакомка. То ли от печи, то ли от меха ей стало жарко так, что, сбросив с себя меховое покрывало, она лежала абсолютно обнаженной, а ее матово-белая кожа отсвечивала золотистыми отблесками пламени.

– Ох и умеешь ты помучить женщину, Михайла, – усмехнувшись, произнесла она. – Никого бы не ждала столько, а вот тебя, видишь, жду.

Этот нежный, звучащий серебряными переливами голос вывел Валентина из нахлынувшего на него оцепенения, и он бешено принялся рвать с себя одежду. «Матрешка» прикрыла за ним дверь и шепнула Ерохе:

– Пойдем вниз. Как раз под ними будем. Так что, если господин твой позовет тебя, услышишь сразу.

– Не господин он мне, – обиженным тоном поправил ее Ероха. – Нет у меня господ. Михайла друг мне и сотоварищ по общему делу.

– Так ты тоже купец, оказывается? – уточнила она.

– Ну… Купец. В Ярославской купеческой гильдии числюсь.

За этим разговором Ероха и не заметил, как они дошли до лестницы и, спустившись по ней вниз, вошли в небольшую комнатенку, в которой и мебели-то было только широкая кровать, сундук да два табурета. «Матрешка» потянулась к нему, встав на цыпочки, и Ероха, крепко обняв ее, впился в ее сладкие губы страстным поцелуем.

– Вёсна… Вёснушка зовут меня, – прерывисто дыша после долгого поцелуя, шепнула она Ерохе.

– А меня – Ероха… Ерофей, значит.