Он встряхнул головой, гоня прочь страшные видения, и, чтобы хоть как-то отвлечься, принялся расхаживать взад-вперед, примеряясь к боли: а можно ли так, а эдак? Та еще немного потерзала и отпустила. Хорошо. Если бы не холод могильный этот… А как же глупо все получилось!

Из размышлений его вырвал недовольный грохот потревоженных бревен, и на голову тут же полетела труха вперемешку с землей. Не сообразив, что происходит, пленник инстинктивно прикрыл лицо рукавами и тут же слетел на пол.

– Вот он!

– А ну, давай его наверх!

– Да ловчей ты, Гаврила!

– Подымайся, давай. – Старика бесцеремонно, словно тюфяк, выволокли наружу.

– Чудной ты, – донеслось откуда-то справа. Обернувшись на звук, Николай Сергеевич столкнулся взглядами с Сергием Радонежским. – Все по-своему переиначишь да напортачишь. Нянька нужна. Самому никак нельзя.

– Прости, отче.

– Бог простит.

– Я, как светлицу пустой увидел, так сразу понял, что утек ты к князю, – вставил Милован. – А как крики услышали, так и поняли: снова беду на голову свою отыскал ты. А Дмитрий-то бывает горяч. Мы уж и боялись, что не успеем. Князь с тобой поговорить хочет, – так же спокойно прогудел его собеседник. – Интерес есть к тебе у него. Да и Тверд, хвала ему, на крики вышел да словечко замолвил за тебя. Пойдем, – говоривший развернулся и пошел по направлению к знатно срубленным палатам. Прихрамывая и покряхтывая, пенсионер поплелся вслед за ним, чтобы поникшим и ссутулившимся предстать перед взором самого князя и одного из его сыновей. Рядом с ними скромно восседал старец, а чуть поодаль – молчаливые и грозные Тверд с Милованом.

И снова, в домашней теперь уже обстановке, бросилось ему в глаза – полное несходство с привычными изображениями, где Дмитрий Донской представал эдаким дедушкой-добрячком с печальным и немного горестным взглядом. Не похож он был и на скульптурное свое изображение в Великом Новгороде. Прямо перед ним восседал высокий, могучего телосложения человек с характерным лицом, щедро усыпанным оспинами вперемешку со шрамами. Седые, местами выгоревшие волосы, густая борода, потрясающей голубизны глаза, сверлящие насквозь. Узкая полоса плотно сжатых губ, прямой, почти греческий нос и целая паутинка разбегающихся по лицу морщинок, высокий открытый лоб… А еще – тучное тело, никак не вяжущееся с привычными изображениями. Булыцкий невольно вздрогнул, представив князя в бою. Уже, видно, одним своим видом тот внушал страх врагу и веру союзникам.

– Ну, вот и снова свиделись? – прервал размышления визитера Дмитрий Иванович. – Да ты сядь, настоишься еще, – усмехнулся говорящий.

– Спасибо тебе, князь, – не зная придворного этикета местного времени, неумело поклонился тот.

– Люди добрые словечко за тебя замолвили. Их и благодари. Да Бога, что шею не свернул, пока в поруб летел.

Чуть помявшись, преподаватель присел на край скамейки, и теперь говоривших разделял невысокий стол, на который были выложены нехитрые пожитки старика.

– Тохтамыш летом ударит, – чуть поколебавшись, начал старик.

– Говаривал ты. Трижды, если не путаю ничего. Еще чего скажешь? – спокойно отвечал князь.

– Послов он к тебе присылал.

– Тоже знаю, – недобро усмехнулся в ответ тот.

– Он уже получил твой ответ, – продолжал Булыцкий, – и направил к тебе царевича своего.