– Так ведь боязно!
– А высеченным быть не боязно? – оскалился Тверд, да так, что старик испуганно замотал головой и с горем пополам развернулся и пристроил к плечу орудие.
«Щелк!» – сработала тетива, выпуская болт, воткнувшийся намного правее доски, а старикашка обрадованно заверещал.
– Вот, видишь, барин, отродяся оружия в руках не держал, вот и неладно получается! Оно, может, и не надо. Оно, может, и слава Богу? Может, хватит, а? – крестясь свободной рукой, тараторил он.
– А ну, язык попридержи! Заряжай давай! – гневно прикрикнул на него ратник.
– Ну-ка, еще раз давай! Да не боись ты, Нокентий! – подбодрил того Милован. – Чай не в тварь Божью метишь!
Охая и кряхтя, Нокентий, под руководством Милована и Булыцкого, принялся перезаряжать непривычный для себя самострел. И еще один болт воткнулся в деревянную стену еще дальше, чем первый. Тверд лишь усмехнулся: мол, ну и чего чудного? На седьмой, правда, выстрел Нокентий уже приладился, да так, что и перезаряжал сам, и целился, да и болты теперь попадали аккурат в доску. «Щелк!» – на тринадцатый выстрел поразил старик точно центр мишени.
– Спаси, Господи, попал ведь! – принялся рьяно креститься старикашка.
– Заряжай! – прикрикнул на него враз насупившийся Тверд, и Нокентий принялся суетливо перезаряжать орудие. Прицелившись, тот выпустил очередной болт, который хоть и не в центр попал мишени, да все равно в узкую доску воткнулся. И еще. И еще. И еще десять попаданий, после чего кость переломилась.
– И толку-то со стрелялки вашей, что она того и гляди в руках рассыплется, – задумчиво пробормотал Тверд.
– А ты не торопись, – усмехнулся Милован. – Гляди-ка! – с этими словами он легко заменил вышедшее из строя плечо. – А ну-ка, стреляй! – протянул он восстановленное орудие ключнику. Тот нехотя принял самострел и, прицелившись, снова выпустил болт. Тот хоть попал и не в саму доску, да совсем рядышком.
– Пристреляется, – забирая из рук старика эрзац-арбалет, статно отвечал бородач. – Сам видишь, – закашлявшись, продолжил, – невелика премудрость. А лучника ты сколько учить будешь, а? – усмехнувшись, посмотрел он на Тверда.
– Так ведь убог! – словно за соломинку цепляясь, протянул тот.
– Дармовой зато. Ты вон костей сколько выбрасываешь? А сколько самострелов сладить мог бы? Или в руки срамно такой взять, а? – задорно продолжал тот. – Так у тебя свой, ладный. Такой, что и против пешего и против конного, и что в доспехах или без них, все не помеха. А этот, – приподнял он орудие, – для простолюдинов. Тем, кто науке военной не обучен. Так, чтобы с луком не маяться да из укрытия надолго не высовываться.
Ничего не ответил Тверд, да только хмыкнул в ответ. Уже когда в дом вернулись, вновь Нокентий возник да сообщил, что баня готова, и истомленные дорогой мужчины с радостью приняли приглашение.
Для Булыцкого уже не первое было посещение бани по-черному. Да только монастырская представляла собой верх аскетизма и была настолько проста, что тепло и не задерживалось надолго. Так, вениками раз по телу пройтись и бегом прочь. Он же поэтому и обливаниями занялся столь активно, что не очень-то и хотелось в баньку такую.
Баня же Тверда по сравнению с ней была поистине королевской. Изнутри черная от копоти, с полами, щедро посыпанными ветками сосны, испускающими совершенно умопомрачительный аромат смолы и свежести. У стены – широкая лавка, на которой могли запросто устроиться пара человек, подставивших спины под душистые венички. Рядом с ней – бадья с водой для помывки. Точно в центре краснела пышущая жаром гора камней вперемешку с чугунными чушками.
Скинув одежды снаружи, мужи скользнули внутрь и, пригибаясь, чтобы зачерпнуть как можно больше жару, направились поближе к камням. Прогревшись и набрав тепла, Булыцкий с Милованом бросились на полок[56].
– Готовы, православные? – и, дождавшись утвердительного ответа, Тверд, смеясь, опрокинул на раскаленные камни черпак с отваром. Жгучий пар взвился от камней и тут же расстелился по полу. Сосновые ветви, напитавшись горячей влаги, наполнили помещение сладковатым запахом смолы вперемешку с невероятным отваром разнотравья.
– Ну, с Богом! – вооружившись вениками, Тверд принялся от души охаживать бока и спины гостей, выбивая хвори, липкий пот, усталость и холод. Чувствуя стосковавшимся по теплу телом прикосновения раскаленных листьев и веточек, пенсионер едва не заверещал от удовольствия. Милован же буквально завыл, едва лишь только их новый товарищ от души приложился тяжелым дубовым веничком к широкой спине. Дружинник добросовестно отработал вениками, и разморенные товарищи, нетвердо встав на ноги, с гиканьем бросились вон из бани, кубарем влетев в заготовленный для этого сугроб. От раскаленных тел тут же взвился пар. Остыв, мужчины ворвались обратно в баню и, поддав и похватав веники, принялись от души лупцевать крякающего от удовольствия Тверда. Разогревшись, они уже втроем вылетели на улицу и, нырнув в сугроб, принялись остывать. И назад! Надолго, правда, жару и тут не хватило. Не поддерживаемый огнем, тот быстро вышел, оставив место тяжкой сырости. Ловко подхватив кузнечными щипцами несколько булыжников погорячее, Тверд забросил их в кадушку. Злобно зашипев, те опустились на дно, прогревая воду, а мужчины, похватав мочалки из пакли, принялись натирать раскрасневшиеся тела, соскребая остатки грязи и пота.