– Так Дионисию что с того, кто митрополит: Михаил или другой кто?

– А у него и поспрошай, – резко отвечал Тверд, да так, что гость понял: лучше тему эту не ворошить. – Вот ты, говаривают, посланником из грядущего прислан, – сам перевел разговор на другую тему Тверд. – Вот ты Дмитрию все небылицы рассказывал про стрелы огненные да земли тлетворные. Да неужто люди облик человечий утратят? Один на один, с мечом да щитом. Лицом к лицу, понимаю это я. А так… не по-людски все это.

– Выходит, потеряют. У Сергия вон неграмотные в обители, да Закон Божий знают. А окрест землянок одних сколько, и то по-Божьи жизнь строят. А позже и грамотными шибко все станут, да позабудут и про уклад, и про честь, и про совесть, – зло процедил Булыцкий.

– А ты это, чужеродец, – вкрадчиво поинтересовался хозяин, – дозволь на диковины взглянуть хоть глазком одним. Их Дмитрий и так и сяк разглядывал, и мне страсть как хочется. – И тут припомнил Николай Сергеевич того парня молодого, что портки его так ловко выхватил.

– Шельма? – удивленно воскликнул Булыцкий, в упор глядя на детину.

– Ну, был грешок, – расплылся в неумелой тот улыбке. – Ты, чужеродец, прости. Не со зла ведь я. Бес попутал тогда, – развел руками тот, да настолько искренне, что Булыцкий поверил.

– А как опять чего учудишь? – на всякий случай нахмурился пожилой человек.

– Не буду, – яростно замотал тот башкой. – Вот те крест, – видя сомнение собеседника, рьяно перекрестился тот.

– А как в ратники угораздило, – вместо ответа поинтересовался пришелец, – из-за портков, что ли?

– Ну, угораздило, – неохотно отвечал тот. – Дмитрий только Иванович после случая того погнал меня от себя. А что я, кроме дел ратных, умею? Да ничего. Вот в ратники и прибился. Так диковины-то покажешь?

– Да и черт с тобой. Да отчего же и нет? – просто согласился пенсионер.

В доме Тверда дары наконец произвели должный эффект. Детина с детским восторгом рассматривал и пустые банки, и зонтик дешевый китайский, и ключи, дивясь мастерству кузнецов инородных, что такие диковины выковывать ухитряются, а паче них только те, кто замки такие, что ключами такими отчинить можно. Потом уже и хмель от меда взыграл, и хозяин потребовал показать арбалеты. В другой раз Булыцкий, может, и отказал бы, да только Тверд уж больно горячо настаивал. Так, что даже откуда-то болтов[54] приволок как раз под самострел тот (хвала Миловану, уж он сразу подметил, что ладить их под имеющиеся надобно бы). Впрочем, эта диковина не поразила воина нисколько.

– Ох и неказист! Срам, да и только, с таким на врага выходить, – скривился тот. – Схорони, да на глаза княжьи срам этот не кажи! Или дай, я сам, – потянулся он к арбалету с явным намерением разнести его на куски, как между ним и орудием возник товарищ пенсионера.

– А ты не торопись, – насупившись, заступился Милован. – А кто у тебя из челяди, в руках лука не держал, а? А ну кличь! – Усмехнувшись, Тверд крикнул кого-то из прислуги, и в дверях тут же возникла лохматая башка. – С луком знаком? Стрелять хоть бы раз не доводилось?

– Бог отводил, – в помещение вошел благодушный старичок.

– Ключник[55] мой, Нокентий, – благодушно усмехнулся Тверд.

– Ну так, Нокентий, пойдем во двор; подержишь в руках орудие чудное, раз отводил Бог до этого.

– Может, не надо, барин? – жалобно проскулил тот, однако ни Милован, ни Тверд не обратили внимания.

Установив у стены задка расчерченную углем доску и подсветив ее несколькими лучинами, мужчины объяснили старичку, что и как делать. После этого тот, осторожно взяв в руки механизм, неуверенно навел его на доску.

– Куда метишь, горемыка? – видя, как тот, скукожившись и враз уменьшившись в размерах, держал на вытянутых руках эрзац-арбалет (лишь бы подальше от себя). Как в мультяшках, перепуганно втянув голову в плечи, отвернулся и закрыл от страха глаза, тот скорчил такую гримасу, что Тверд, не выдержав, сам подошел к Нокентию и силой принялся разворачивать того в правильное положение. – Ни в жизнь так не попадешь! А ну, глаза открой, башка твоя дурья, да куда метишь гляди!