А еще кольчужных дел мастеров сподобить и проволоку колючую научить делать, да на подходе к стене растянуть. Оно хоть на сколько-то времени, но захлебнется наступление. Вот и пусть помаются тохтамышевцы! Оно бы еще подумать, что тут применить можно, но даже если этим только ограничиться, уже здорово.
Хотя, конечно, все это возможно было только с одобрения князя Московского. А как его убедить? Надежда на Сергия одна, что он там князю расскажет о пришельце. Оно, конечно, больше чем уверен был Булыцкий в том, что добро только, но всякое может статься. А вот дальше как оно будет… Если поверит князь, то пенсионеру дорога одна: оставаться при Сергии, мастерить да выращиванием диковин заниматься. Если не поверит, то дорога прямая в Москву. Но надеялся втайне он на то, что до августа здесь Булыцкому быть, при монастыре Троицком. Потом уже, как все решится, думать, куда да как лыжи вострить.
Приноровившийся к местному быту, Булыцкий уже пообвыкся и к жесткому топчану, заменившему кровать, и к вечному холоду кельи, и к местам отхожим. И уже какими-то излишествами казались ему теперь теплые кровати с толстенными матрасами да прочие когда-то такие необходимые, а теперь вдруг ставшие бесполезными штуки. Хотя отсутствие других привычных в той жизни опций, напротив, обострило ощущение дискомфорта; будь то бумага туалетная, паста зубная, ножнички маникюрные (так оно получилось, что еще до путешествия во времени физиономии позволял иной раз он зарасти, а вот за ногтями следил: холил, ухаживал) и прочие, вроде незаметные, но, как оказалось, такие необходимые вещи. Вот и маялся он, и так и сяк раздумывая, как бы с пастой зубной приладиться. Хотя тут ясно более или менее было: порошок зубной. Осталось только понять, где известняка набрать, как научиться толочь его в пыль. Так, чтобы зубы чистить, но не повреждать.
– Здоров будь, чужеродец! – в келью, откашливаясь и рыча, как медведь, вошел Милован. – Как оно со старцем погутарили?
– Чего шумишь? – погруженный в мысли свои, пенсионер аж подскочил на месте.
– Со старцем, спрашиваю, о чем речь держал?
– Поверил он мне.
– Дело, – довольно кивнул тот. – Я вот тоже за пустобреха не держу тебя, – скидывая суму, продолжал Милован.
– На охоте, что ли, был? – увидав торчавшие из-под грубой материи кроличьи лапки, поинтересовался пенсионер.
– Не обессудь, – развел руками тот. – Мне плоть, что воздух вольный, а у Сергия и не дождешься.
– А молитвы как твои? За спасение души просишь и тут же кровь льешь.
– Я прошлые грешки поперву отмаливаю. Даст Бог, – как обычно зашелся он в натужном своем кашле, – и до нынешних очередь дойдет.
– Ты о нем подумал только, а он уже в прошлом.
– Чего? – от неожиданности аж поперхнулся Милован.
– Грехи совершенные, говаривают, – старик задумчиво почесал отросшую за это время бороду, – не одними молитвами смиренными умягчаются.
– А чем еще? – подсаживаясь рядом, поинтересовался Милован.
– Делами добрыми, да помыслами ладными, да любовью.
– О чем ты?
– Бабу завел бы! Детишек растил. Удалой да рукастый, чего телишься?!
– Придет время, заведу, – насупился тот в ответ. – Расскажи про Тохтамыша лучше, – зашелся тот в кашле натужном своем. – Как он на Москву пошел?