Гости собрались в центре зала; большинство сидело на креслах, поставленных здесь рядами по случаю торжества.
Доктор заметил Спенсера Гоулда и Фредди Фейга. Они оба были одеты безупречно. У этих красивых, сильных, эгоистичных мужчин отсутствовали всякие представления о морали. Именно поэтому Доктор Коун нанял их много лет тому назад.
Затем он увидел Уолтера Крейга — человека, в значительной степени ответственного за сегодняшнее событие.
Где все остальные? — спросил себя Доктор Коун. Бадди Блэк также работал на него, но не мог присутствовать здесь. Это выглядело бы плохо. Но другие люди, сознательно или невольно способствовавшие успеху, могли показаться тут.
Спенсер и Фредди направились к Коуну; они улыбались Доктору, безмолвно поздравляя его. Подобные улыбки он видел на их лицах на премьерах кинокартин, обещавших стать хитами. Или когда на Бродвее состоялась громкая премьера с участием клиента ТКА. Или когда на телевидении начиналась демонстрация сериала, сулившего большие доходы для ТКА. Для Спенса и Фредди даже инаугурация была очередным спектаклем. Новым хитом.
Доктор кивнул им в ответ. Охваченный усталостью, он сел. Его утомила не эта неистовая неделя. Все недели Ирвина Коуна были неистовыми. Он устал от всей своей жизни. Сейчас он испытывал депрессию более сильную, чем вечером в день выборов.
Уолтер Крейг подошел к Коуну и пожал ему руку. Физический контакт длился мгновения.
— Когда часы пробьют полночь, можно будет начать, — сказал Крейг.
Доктор кивнул, словно для начала церемонии требовалось его разрешение. Потом он откинулся на спинку и понял, что у кресла нет подлокотников. Он не любил кресла без подлокотников. Теперь он не сможет расслабиться. Он стал вспоминать свои прерванные мысли. О чем он думал до встречи со Спенсом и Фредди? А, да. О других. Конечно, он не мог рассчитывать, что они придут сюда. Джоан? Нет. Или та девушка… как ее звали? Шарлен, Шарлен Рашбаум. Или Ли Манделл, имевший юридическую практику в Вашингтоне. Но хотя бы некоторые… Где они? Что помешало им прийти сюда?
Звон колокола с ближайшей башни возвестил о наступлении полночи. Звук разнесся по залу. В Сакраменто — двенадцать часов ночи. Два часа — в Чикаго. Три — на побережье Атлантики. Девять утра — на Ривьере.
На Антибском мысу в большой вилле, окна которой смотрели на Средиземное море, Дорис Мартинсон, отгородившись от мира косметической маской, наложенной на лицо, неровно похрапывала после предновогодней вечеринки, которую она устроила для двухсот гостей. На дальнем краю огромной круглой кровати лежал ее слишком молодой муж. Его раздражало храпение Дорис. Однако он радовался тому, что она спит. Чертова сучка, напившись, становилась еще более требовательной, чем в трезвом состоянии, и гораздо менее приятной. Если бы завидовавшие ему друзья знали правду!
Она пошевелилась. Молодой человек насторожился, затаил дыхание. Но она лишь изменила положение. Полная грудь вывалилась из ночной рубашки от Диора. Тело и бюст Дорис были все еще привлекательны. Она снова тихонько захрапела.
Перед тем, как она начала вечером пить всерьез, Дорис сказала ему: «Не забудь, Жак! Я должна отправить телеграмму в Калифорнию. Напомни мне!»
Он напомнил ей. Дважды. Но он не знал, отправила ли она телеграмму. Ему не было до этого дела. Сейчас он хотел лишь одного — наконец заснуть.
В Бронксвилле, штат Нью-Йорк, где было три часа утра, Карл Брюстер, вице-президент по телевидению компании ССД и О., склонился над унитазом в своем просторном старом доме, расположенном в аристократическом районе Восточного побережья. Его тошнило.
— Я умоляла тебя перестать пить! — донесся из спальни раздраженный голос его жены.
— Дело не в спиртном! Проклятая китайская пища! Знаешь, существует синдром отравления китайской кухней. Врачи установили…
К горлу Карла Брюстера снова подкатилась желчь. Его опять вытошнило. Он пришел в себя и продолжил как ни в чем ни бывало:
— Некоторые люди не усваивают натриевый…
— Глютамат натрия, — подсказала ему жена. — Особенно после семи двойных порций виски. Я считала! Ручаюсь, ты так и не отправил телеграмму!