Рождение партии

Порой политика складывается из житейских обстоятельств, бытовых привычек и, прежде всего, личных связей. Обычай собираться в определенном доме в особой компании важнее многих программных документов. Это относится и к Конституционно-демократической партии, которая разрасталась вокруг очагов, имевших преимущественно московский адрес. Это дом Долгоруковых, сыгравший свою немалую роль: там собиралась «Беседа», проводились земские съезды. Современники вспоминали дом Новосильцевых, где часто встречались «освобожденцы» весной 1905 года. Однако совершенно особое значение было у дома Вернадских. Туда непрестанно приходили знакомые. В 1905 году Н. Е. Вернадская, жена Владимира Ивановича, не знала ни минуты покоя. Она стала секретарем только складывавшегося Московского городского комитета партии. Тут, в доме Вернадского, фактически располагался секретариат. Н. Е. Вернадской помогал ее сын Георгий (будущий известный историк), его однокурсник М. В. Шик (впоследствии зять Д. И. Шаховского). На помощь пришла «освобожденка» Ю. Г. Топоркова, О. М. Зернова, которая вскоре сама стала секретарем Московского комитета. Телефон в доме Вернадских звонил, не переставая.

Осень 1905 года ломала стереотипные представления о политике. Перед бывшими союзами, нарождавшимися партиями вырастала перспектива долгожданного участия в выборах. Одновременно стихийно складывалась и другого рода политика: отнюдь не санкционированная властями, но творившаяся открыто, не таившаяся в подполье. В ней участвовали не единицы, а многие тысячи. Это было массовое действо с непредсказуемым сценарием и со своими протагонистами. Ими были в том числе профессиональные политические союзы, которые пытались вести собственную линию, независимую от партийных групп. Многое объяснялось сценой, на которой разворачивался спектакль: это были прежде всего университетские аудитории. Там непрестанно происходили «митинги, о которых говорит весь Петербург и на которые являются все, от офицеров и обывателей до десятков рабочих, явились действительно отдушиной от общества, жаждущего свободы собраний». Университет стал территорией свободы. Там, в сущности, явочным порядком были решены задачи, о которых несколько месяцев назад было даже трудно заикнуться. Были сняты процентные квоты для евреев. Выпускники реальных училищ получили право поступать вольнослушателями в университет. Он был открыт для женщин.

И там, в университете, тон задавали социалисты. Аудитория делилась на большевиков, меньшевиков и эсеров. Либералы признавались изменниками. Непременная тема обсуждений: будущий разгон Думы вооруженными рабочими. Осенью 1905 года «освобожденцы» искали modus vivendi в менявшихся условиях. П. Н. Милюков пытался быть максимально прагматичным. Он полагал необходимым отмежеваться от социалистов, доказывал неприемлемость прямых выборов и пользу сохранения монархии, чем вызывал удивление многих прежних соратников.

Летом 1905 года на съездах Союза освобождения и Союза земцев-конституционалистов были избраны по 20 человек. Они составили 40-членную комиссию, которая и подготовила первый съезд Конституционно-демократической партии. Заседания проходили преимущественно в усадьбе князей Долгоруковых (9 сентября — 6 октября 1905 года). Сам ход обсуждения предстоявшего партийного форума говорит о многом. Организация устраивалась не на пустом месте. Была подготовлена почва. Имелись местные организации Союза освобождения, провинциальная пресса, общественные организации, профессиональные группы, национальные союзы. Участники совещания рассчитывали на поддержку Вольного экономического общества, столичных газет, профессиональных союзов (академического, присяжных поверенных, учительского и других). К концу декабря 1905 года образовались 44 кадетских комитета в различных губерниях России. Чаще всего они складывались вокруг местных печатных органов. В Московской губернии насчитывалось 1500 членов (к 1 января, по словам А. А. Корнилова, их было уже 2000). Разумеется, в каждом случае, в каждой губернии, многонаселенном городе положение было особое.

От журнала к партии, от беседы к революции

Историку нужна классификация. С ее помощью он упорядочивает хаос и пытается в нем разобраться. Тем же путем поступает и современник событий. Он тоже строит свой каталог, в котором раскладывает карточки по назначению. Другое дело, что историк систематизирует материал, зная, «чем все закончится». Наблюдатель отталкивается от того, что уже было. В любом случае выстраиваемый порядок в известной мере мнимый. Он удобен, но условен, и его не стоит абсолютизировать.

Это касается и обычной классификации идеологий и партий, которые привычно выстраиваются шеренгой справа налево, от консерваторов к социалистам. Где-то посередине «застряли» либералы, за что их и будут критиковать со всех сторон. При попытке детализации этой картины и возникают проблемы. Как, например, расставить политические силы внутри «либерального лагеря»? Что такое идеология «Союза 17 октября»? Была ли вообще такая? Как объяснить социалистические симпатии кадетов? Все это позволяет одним исследователям усомниться в либерализме кадетов. Другим — в либерализме октябристов.

Партийный либерализм того времени — ускользающая материя. Разговор о нем «спотыкается» о социальную природу любой партийной организации. Не все можно объяснить привычными словосочетаниями: «либерализм справа» и «либерализм слева». Кто был правее: кадет В. А. Маклаков или октябрист С. И. Шидловский? Кадет М. В. Челноков или октябрист Н. А. Хомяков? На эти вопросы нет ответа, так как они поставлены не вполне корректно. Маклаков вполне закономерно оказался в числе кадетов, в то время как Хомяков — в ряду октябристов.

По мысли французского политолога М. Дюверже, партии подразумевают ситуативное единство. Их цель — борьба за власть в ходе избирательной кампании. Ради этого сходятся не только идейные соратники, но и временные попутчики. Отчасти с этим можно согласиться, но с некоторыми существенными поправками. «Ситуативность» партийной группировки не означает ее случайности. «Ситуация» политической солидарности не исключает разногласий, но в обязательном порядке подразумевает способность однопартийцев понимать друг друга, говорить на одном и том же языке. Это намного важнее программного единства. Они должны чувствовать близость прошлого опыта, а также образа будущего. Такого рода альянсы складываются не в один день. Они требуют постепенной «притирки» будущих партийных лидеров. Те должны научиться понимать друг друга. В этом значение протопартийных организаций, которые стали необходимым преддверием всех больших политических объединений. Соответственно, у истоков партии кадетов был Союз освобождения. «Союз 17 октября» коренится в кружке «Беседа». В одном случае налаживался контакт между земцами-конституционалистами и неземской интеллигенцией, значительная часть которой придерживалась социалистических убеждений. В другом — выстраивались отношения между сторонниками славянофильского идеала, столь удобного для оппозиционной платформы в самодержавной России, и конституционалистами, надеявшимися на радикальные политические реформы, но не на революцию.

О протопартийных организациях стоит говорить специально. Это тем более важно, так как подобные объединения — «житейского» свойства. Это были «площадки», на которых собирались друзья, знакомые, родственники, а не единомышленники. У них был общий жизненный социальный опыт. Соответственно, взгляды их пересекались. Однако они отнюдь не обязательно были тождественны. Более того, они чаще всего не знали своих собственных взглядов. У них не было повода высказаться о своем понимании политики, будущего страны. В начале 1900-х годов в старинных особняках Долгоруковых, Новосильцевых собирались земцы, недовольные административным давлением последнего десятилетия. На квартирах И. И. Петрункевича и В. И. Вернадского, в редакциях газеты «Русские ведомости» и журнала «Русское богатство» сходилась иная публика: преимущественно литераторы, журналисты, университетские профессора. Конечно, речь идет о малой, но самой активной части того движения, которое потом вольется в партии. Тем не менее эти малые группы сами по себе вполне показательны.

С одной стороны, речь идет о земской среде, преимущественно представленной помещиками самого разного достатка. По определению речь идет о лицах, занимавших активную жизненную позицию: иные в деятельности органов местного самоуправления не участвовали. Кроме того, земцы зачастую имели опыт гражданской или военной службы. Нередко были связаны с «высшими сферами». Среди них было немало знаковых фигур для российской общественности: граф П. А. Гейден, М. А. Стахович, Д. Н. Шипов и другие. Их солидарности, помимо общего дела, способствовала общая угроза: непрерывные правительственные атаки на земство, которые шли с начала 1880-х годов. В 1889 году, накануне принятия нового Земского положения, могло создаться впечатление, что земство оказалось у пропасти. Страхи были преувеличенными. И все же они оставались, а обиды множились. Десять лет спустя, в 1899 году, земцы вновь почувствовали надвигавшуюся угрозу. Взбаламученная земская Россия пыталась найти ответ на этот вызов. Речь шла о формировании антибюрократической оппозиции, платформа которой подсказывалась самой жизнью: расширение полномочий органов местного самоуправления, достройка земства снизу (а значит, создание мелкой земской единицы), предоставление условий для кооперации губернских земств. Это разделялось абсолютным большинством земцев. Чаще всего они и рассчитывали на создание общероссийского земского собрания, интерпретируя, правда, его по-разному. Для одних это был бы Земский собор, для других — парламент английского образца. Разногласия были не только в этом, что, правда, не мешало складываться корпорации, чьи интересы после 1905 года фактически будет представлять «Союз 17 октября».

Были и другие «точки сборки» общественного движения — прежде всего университеты и периодические издания. Там ковалось общественное мнение, которое потом распространялось среди читающей публики. Для этой среды наиболее характерная форма самоорганизации — литературный кружок, который непосредственно способствовал циркуляции идей, распространению и обсуждению общественно значимых текстов. Разумеется, здесь не было партийного единства, не могло быть и жесткого размежевания. Интеллектуальная сфера рубежа веков (как и всегда) была подвержена модам. Ее представители увлекались социалистическими построениями, безгранично верили в прогресс, в целительную силу научного знания. Однако увлечение социализмом далеко не всегда имело политический заряд. Разговоры о прикладной политике были уделом единиц. Перевод социально-экономических теорий на язык практики мог быть осуществлен по-разному. Одни верили в скорое и радикальное преображение мира. Другие настаивали на необходимости быть реалистами. В их интерпретации социализм — общественный идеал, на который все так или иначе вынуждены ориентироваться. Он имелся в виду при проведении реформ западноевропейскими правительствами. Он обеспечивал популярность политических партий на выборах в германский Рейхстаг или французское Законодательное собрание. Однако, рассуждали они, из этого не следует, что социалистический идеал может быть осуществлен в ближайшее время. В России надо ставить задачи наибольшей актуальности: страна нуждалась в политической метаморфозе, смене режима. В этих обстоятельствах либерализм — не экзистенциональный, а ситуативный выбор. Речь шла не об отказе от социалистического идеала, а о приоритетности политической повестки.

Это движение не могло быть должным образом организационно оформлено. Даже сравнительно массовое объединение в условиях самодержавной России не имело шансов на существование. Члены Союза освобождения к конспиративной деятельности в большинстве случаев готовы не были. Пытаясь осмыслить историю этого объединения, следует отказаться от привычных понятий и категорий. Союз освобождения — не партия. Сила его — не в численности, а совсем в другом. Вокруг журнала «Освобождение» складывался круг литераторов, активистов, читателей. Влияние Союза освобождения заключалось не в его организации, а в модели передачи импульсов политического действия.

Общественность в России была сравнительно малочисленной. Общественное движение — и того меньше. До 1905 года оно мобилизовывало десятки тысяч человек на всю Россию. Активное, дееспособное ядро этого движения было чрезвычайно ограниченным по численности. Едва ли будет сильным преувеличением сказать, что группа из двадцати человек определяла направление деятельности Союза освобождения. Более того, оказавшись на перекрестке различных течений, она играла заметно большую роль, воздействуя на «соседей» справа и слева, на сочувствовавших революции и на фрондировавших чиновников. Она строила «мосты» между периодическими изданиями и нелегальными кружками, между земством и столичными литераторами. В итоге общественное движение выстраивалось как единое целое. В нем не было явно выраженных вождей, но была плотная ткань собранных в один кулак институций, научившихся координировать свои усилия. В центре этого движения было печатное слово. Легальные и нелегальные издания были «сообщающимися сосудами», тесно связанными друг с другом, что обеспечивало циркуляцию идей и взаимодействие людей.

На этой почве в 1905 году и сложится Конституционно-демократическая партия, что в известной мере предопределит ее судьбу. Во-первых, среда, породившая партию, готовилась к революции, мобилизовалась в условиях революции, отвечала на ее вызовы. Во-вторых, в идейном отношении она представляется довольно аморфной. Она включала сторонников разных взглядов, в большинстве случаев довольно радикальных, изредка — весьма умеренных. Но для всех политическая повестка на тот момент была приоритетной.

Конечно, «октябристское» земство и «освобожденческая» интеллигенция не были изолированы друг от друга. В целом общественное движение начала XX века представляло собой единую волну, в которую сливались разные потоки. Консервативные, либеральные, социалистические протопартийные объединения нельзя отграничить друг от друга. Во-первых, по той причине, что зачастую одни и те же люди составляли различные организации. Во-вторых, такого рода союзы мало напоминали партии. Они были весьма малочисленны, обладали слабой мобилизующей силой, их представители не отличались дисциплиной. Общее между ними увидеть не так сложно. Важнее разглядеть отличия. Они кроются в том, что за разными программами — разная культурная среда, особый стиль мышления и поведения. Это затрудняет привычную классификацию внутри либерального спектра — слева направо.

В сущности, такая дифференциация не вполне политического свойства. Она стала таковой именно в условиях 1905–1906 годов. Тогда партии выстраивались из того материала, который имелся в наличии к моменту провозглашения выборов в законодательную Государственную думу. Одни партии были собственно революционными, другие определяли тактику с учетом революционных процессов, третьи сражались с революцией. Вполне характерно, что они достигли максимума численности членов в 1906-м и в 1917 году. В межреволюционный период их ждал кризис и дезорганизация, а некоторых — полное исчезновение.

Делали ли они революцию? Они в ней участвовали, внося свою лепту. Если уж поддаться искушению назвать основного героя революции, в первую очередь стоит вспомнить о правительстве, точнее о его отсутствии: неспособности центральной власти определять вектор развития государства и общества, динамично меняться в соответствии с вызовами времени, координировать усилия собственных агентов на местах. В России рубежа XIX–XX веков не было политиков, действовавших в легальном поле, а значит, политика была случайной, хаотизированной. Это не отменяло того, что читающая публика (неотъемлемую часть которой составляла бюрократия) что-то обдумывала, обсуждала, с чем-то спорила, в чем-то соглашалась. К 1890-м годам правительство утратило историческую инициативу; оно оставило за собой право на реакцию, невольно предоставив своим оппонентам право на интеллектуальное лидерство. А это был в том числе и журнал «Освобождение», который зачитывали до дыр и высокопоставленные чиновники Российской империи.

Список рекомендуемой литературы