Есть один аспект, больше всего поразивший меня в этом путешествии к сердцу Игры, и это сравнение между опытом «XX века» (назовем его так) и тем, что Барикко называет цифровым пост-опытом. В первом потеря чувства реальности оставила после себя ностальгию и едкую пустоту, свидетельство того, что нечто было потеряно. Барикко описывает это как ситуацию, когда ты смотришь фильм на пленке и по краю экрана изображение мерцает, не остается статичным, не сливается с поверхностью, а будто «вибрирует». Вот его слова: «Эта вибрация – это движение, при котором реальность начинает резонировать; размытость изображения, придающая реальности дыхание смысла; замедление, в котором реальность обретает тайну, – а стало быть, там и только там можно почерпнуть любой истинный опыт. Не может быть истинного опыта без этой вибрации». Это будто наша «душа» и «душа» вещей одновременно.

Теперь, в эпоху Игры, где кадры идеально перетекают один в другой благодаря цифровому формату, что происходит с этой вибрацией? Неужели она утеряна безвозвратно?

Сможет ли пост-опыт по-прежнему передать эту нехватку, несовершенство и чувство разъединенности, которое нужно осознать и без которого невозможен никакой опыт, ни до, ни после? (Вряд ли стоит напоминать о том, что без смысла не может быть опыта, а только несвязный хаос перцептивных или ментальных состояний.)

Барикко, который, как лозоходец, отправляется на поиски источника, но только не копает, а скользит по поверхности цифрового существования, говорит, что эта вибрация возникает и в пост-опыте Игры. Как раз в тот момент, когда нам стало казаться, что бесконечное и упрямое использование девайсов детьми (но чаще всего теми, кто уже давно повзрослел) заставило их с головой погрузиться в водоворот фрагментированной информации, в которой отсутствует непрерывная нить сознания и концентрация опыта, – как раз тогда оказалось возможным понять, что «в Игре ощущается почти повсеместно, что-то в ней пульсирует, живет, производит опыт и порождает интенсивный смысл: одушевляет». Формируется другой опыт, который хоть и носит приставку «пост-» по отношению к опыту передачи информации от человека к человеку, но все равно является опытом:

Пост-опыт – это «сын поверхности» (помните «дивную поверхность», о которой мой студент говорил в главе 5?), которая больше не прячет смысл вещей в глубине, ведь от этого жизнь стала бы слишком медленной, и теперь выигрывает тот, кто быстрее всех скользит по поверхности мира. Затем, «если ты хорошо поработал, будет не трудно, идя по твоим следам, обнаружить некий странный эффект, некую модификацию, изменяющую текст мира, приводящую мир в движение: что-то вроде вибрации. Гляди-ка: это – душа, она вернулась».

«Но что это за душа?» – должны мы спросить. Вероятно, то, что воспевает Барикко, является новой версией души мира, произведенной и выстроенной нашими руками. Но в таком случае она не может называться «нашей», она принадлежит девайсам, которые мы используем или которые используют нас в качестве тактильных терминалов для того, чтобы выстроить что-то в хаосе неопределенных возможностей, где случайность становится причинностью. Что касается нашей души, трудно дать иное определение этому притяжательному местоимению, чем акт работы с ячейками реальности, которые с потрясающей скоростью сменяют друг друга на экране. Не существует работающего «Я»; именно этот цифровой процесс работы и производит «Я».

Все это означает, что «Я» непрерывно производит само себя уже не в виде субстанции, а как непрерывный переход от силы к действию, которая ведет не к реализации единственного конечного результата, а к другой возможности, ведущей нас к следующей реализации. По этой же причине, хотя «опыт имел стабильность, вызывал ощущение устойчивости, пребывания в себе», «пост-опыт – наоборот, движение, след, переход, и он по существу вызывает ощущение неустойчивости и зыбкости: порождает фигуры без начала и конца, имена, беспрестанно сменяющие друг друга». Следовательно, в рамках Игры это новый способ «создавать смысл, заново отыскивать вибрацию мира, одушевлять вещи, но ценой сущностной нестабильности, неизбежного непостоянства».

Но интересно, мы тем самым что-то потеряли или приобрели? Для Барикко наверняка вернее второе, чем первое. Игра позволит нам освободиться от «трагедии XX века»: «Больше никаких границ, никаких элит, никаких священнодействующих, политических, интеллектуальных каст. Истина, одно из самых близких для аналогового человека понятий, внезапно становится размытой, подвижной и нестабильной. Задачи становятся играми, в которых могут победить взрослые дети».

Сможем ли мы с помощью Игры наконец избавиться от нигилизма, который является неотъемлемой частью человеческого опыта, унаследованного от XX века? В случае с Игрой может показаться, что технология спасет нас от бессмысленности, когда технология избавит нас от вопроса о смысле. Тогда Игра отделит нас от ничего и страха перед ничем, просто показав, что мир находится в наших руках. Амбиций у Игры действительно предостаточно, ее цель состоит в попытке нейтрализовать вызов, который реальность всегда бросает нашему «Я», чтобы понять, почему мы живем в этом мире. Но если мир – это то, что мы можем выстроить сами в различных перспективах, то почему наша сущность в этом мире похожа на классический вариант «выпадающего меню» (для самых неопытных) или на алгоритмы программирования (для самых опытных, а значит, и для новой цифровой элиты). Разве вопрос «почему», последний тотем XX века, который до сих пор смущает и беспокоит нас, не должен влиться и воплотиться в функции «как»?

Сетевой водоворот, в котором «Я» больше не будет одиноким, больше не будет только одним «Я», а каждый раз потенциально всем тем, чем может быть. Но еще и только этим. Это идея, лежащая в основе того, что мы могли бы назвать «Дао»[87] техники и дзен[88] сознательного (само)растворения сознания. Потому что сознание не может существовать, не вопрошая о смысле: наше сознание даже не зародилось бы, если бы ему не пришлось отождествлять себя в восприятии другого. Только теперь этот другой на противоположном конце длительных и повсеместных отношений становится способом растворить сгусток неуверенности и беспокойства, которым является каж дое «Я».

В отношениях растворяется идентичность. Великое искушение современности – «Я» ценой кого-то другого – опровергается мантрой технического нигилизма – кто-то другой ценой «Я». В мировой паутине я иногда выступаю в роли сына своих родителей, отца или матери своих детей, мужа своей жены или чьего-то бывшего, подчиненного своего начальника или начальника своих сотрудников, футболиста или фаната, купившего абонемент на стадион, чтобы поболеть за любимую футбольную команду, избранника своих избирателей или избирателя политиков, которые потом отправятся в парламент. И поэтому, как во фрактале, каждая часть, лицо или аспект меня создают последовательные отношения, но «Я» как «единого целого» больше не существует. Вопрос Леопарди (из XIX века!) «Что я сам? / Так рассуждаю про себя» (снова из «Ночной песни…») больше не имеет смысла, потому что теперь он буквально, технически «абстрактен». «Я» – это лишь точка, которая время от времени возникает на сетевых картах, она непрерывно движется, взаимодействует, существует и является частью всевозможных отношений, но в конечном счете разъединяется и растворяется в них. Это кажется парадоксом, но силу технологии доказывают последствия ее действий, а также непостоянство и отсутствие индивидуального «Я» (об этом я уже упоминал в главе 5). Самое сложное творение техники – создание несуществующего «Я». Именно поэтому техника весьма эффективно выступает в роли средоточия реальных отношений, понимаемых и существующих в соответствии с парадигмой цифровых отношений.