4. Тем не менее летописец современного нигилизма не может не столкнуться с этическим аспектом использования техники, который не является решающим фактором для осознания серьезности ставок в этой игре. И не потому, что разработка ограничений, политики и протоколов корректности вредна или не нужна (не так давно нам напомнила об этом книга Лучано Флориди). А потому, что их полезность зависит от позиции, с которой люди смотрят на этот вызов (эту «опасность», говоря словами Гёльдерлина – Хайдеггера), и от того, как они реагируют на провокационное понимание того, кто они есть. Но самое интересное, что речь здесь идет не об абстрактном понимании личности человека, не о том, что ему свойственно, не о приостановке или попытке отстраниться от отношений с техникой, а о том, чтобы с помощью этой связи пробудить в душе человека сомнения. Потому что если существует неповторимое лицо человека, то можно обнаружить и заново открыть его только в исторической перспективе, принимая во внимание молчание или нужду эпохи, в которой мы живем.

Я хотел бы остановиться здесь только на двух наиболее показательных и спорных попытках переосмыслить неразрывную связь между тем, что́ есть человек, и тем, что́ есть технологии. Первая попытка – это работа Маурицио Феррариса, который в озаглавленной в духе Юнгера книге «Тотальная мобилизация» предлагает рассматривать человека в эпоху развития технологий как новую и радикальную версию «зависимости», уже не как метафизическую (от создателя), или физическую (от биологических причин), или социальную (созданную в результате деятельности власти), но как чисто «онтологическую» зависимость. Это означает, что бытие в реальности, к которой принадлежит каждый из нас (а мы все живем в одном общем мире), заключается не столько в том, чтобы быть созданным, порожденным или вызванным, сколько в том, чтобы просто быть «зарегистрированным». Этот термин следует понимать в буквальном смысле, например, когда рождение физического лица регистрируется в муниципальном ЗАГСе по месту жительства человека. И дело не в том, что этот акт регистрации – источник существования человека, а в том, что он «выявляет» присутствие и настоящий смысл существования человека. Это суровое чувство, от которого зависят все другие возможные чувства «Я» и мира.

В каждой документальной записи реализуется «возникновение» мира социума из мира природы, оно происходит сегодня в «абсолютном» виде через сеть, и не в новом или символическом смысле, а в значении технологической паутины, где социальная реальность не только выражается, но и структурируется и почти оправдывается. Сеть – онтологический абсолют в том смысле, что это не просто социальный конструкт, а нечто предшествующее любому построению и делающее его возможным. Другими словами, сеть – «то, что не связано ни с чем, кроме электричества» – являет собой ту самую неконтролируемую точку нашей собственной человеческой и социальной природы, в которой концентрируется самое радикальное, но также и самое загадочное ощущение конечности нашего существования.

Таким образом, для Феррариса тот факт, что мы – конечные существа, означает то, что хотя до определенного момента мы контролировали технологии, но сейчас онтологически оказались в распоряжении технологического «устройства», которое постоянно мобилизует нас и призывает быть homo technologicus. Мы каждую минуту находимся «во власти» устройства, у которого теперь есть собственное «оружие», и оно может одним-единственным сигналом о новом электронном письме или SMS говорить нам: «Где ты? Появись, действуй!».

Но все это не только результат технической и социальной обусловленности. В этом процессе раскрывается более глубокая сущность. Мы зависим от уровня, к которому трудно получить доступ, от туманной реальности и «грандиозной фундаментальной деятельности <…> бессознательного», которая «касается сил, о которых мы не имеем представления», но они проявляют себя в технологическом аппарате. С этим же аппаратом соотносится идея нашей конечности, она согласуется с документами и записями, с помощью которых нас можно отследить и обнаружить в личных профилях, как будто мы оказываемся в определенном месте в определенное время с определенными намерениями. Происхождение этой зависимости понимается Феррарисом как реальность абсолютной власти, от которой мы происходим и к которой мы принадлежим, существующей как кусок несводимого и неизбежного настоящего. И неслучайно Феррарис иллюстрирует ее аналогией с католической доктриной «первородного греха»: абсолютная зависимость, которая может запустить процесс освобождения и спасения. Но уже только полностью секуляризованным и демифологизированным образом: от греха спасает уже не божественная благодать, а культура.

Предполагая (не)конечные возможности, предоставляемые интернетом все большему числу людей, принимая абсолютную власть как случайность, а не просто как факт подчинения, культура может предоставить нам соответствующую трансформацию и стратегию предотвращения смерти в виде отсутствия чувства существования.

Вторая попытка, на которую я хотел бы обратить внимание, – это произведение писателя Алессандро Барикко, который хотел разобраться, из чего состоит эта «мутация» жизни и окружающего нас мира, восприятия и мышления, целей и средств, воображения и желания. Эта мутация того самого существа, которое родилось и все еще находится в процессе становления в потоке цифровой революции. Что значит для нас существовать и присутствовать в реальности, что значит строить мир каждым своим поступком, когда наша среда обитания все больше напоминает видеоигру, а наш физический, семиотический и метафизический горизонт – это и есть «Игра»[86].

Барикко исходит из феноменологии технологических девайсов и хочет расширить сферу явления, чтобы определить фундаментальные структуры, управляющие этим эпистемологическим разрывом и радикальной переформулировкой нашей собственной сенсорной системы. «Сегодня большинство людей Запада принимает тот факт, что мы переживаем своего рода революцию – определенно технологическую, а может, и духовную, – призванную изменить все наши действия, возможно, также и приоритеты, а в итоге само понимание того, что может считаться опытом». Как и следовало ожидать, вначале это вызвало у большинства из них страх потерять ориентиры и ощущение мира, унаследованное от XX века, который при этом тоже был соткан из кризисов и рваных ран. Это все еще наш мир с его отсылками к идеалу, но который давно исчез в потоке доказательств и убеждений, неслучайно и навсегда. Идеал превратился в потерю идеала, а смысл – в отсутствие или невозможность существования смысла. Нигилизм перечеркнул и подвел к финалу XX век (но в книге Барикко слово «нигилизм» ни разу не встречается).

А что же произошло в XX веке с цифровой Игрой? Не что иное, как кризис смысла, из-за которого человек, обладающий всей глубиной опыта, сознания и социальных отношений, отправился на поиски высшего смысла и в конце концов не нашел его. Этот кризис разрешился после того, как перевернулся «айсберг» смысла: если до сих пор он или сущность вещей находились внизу и были скрыты внизу от опыта на поверхности, то теперь они оказались сверху. Лучшим отображением этого феномена стал плоский монитор компьютера, технологически и метафизически «упрощенный» благодаря революционной интуиции Стива Джобса. Сила «иконок», которые появляются, как только вспыхивает экран, своими стилизованными очертаниями указывают на объекты, которые они заменяют и теперь будут заменять всегда: телефонная трубка, стрелка компаса, почтовый конверт, часы с циферблатом и даже зубчатое колесо. Эти знаковые изображения, символы цифровой культуры, были приспособлены в качестве буйков, отмечающих точное место, где всплывает полезное сердце вещей, освобожденное от сложности принадлежавших XX веку процессов, державших его в плену. Они остались и сигнализируют о том, что «сущность опыта поднялась из своих подземных нор, избрав поверхность естественной средой обитания», и все это привело к уравниванию сущности и внешнего вида.