— Так он еще, ирод, и руку на них поднимает! — поддержала сестру вторая Коротченко, — Прошлым летом, не помню уже, как её звали, женщину эту.. За кусок мыла отлупцевал бедняжку! За этим вот столом сидела, я её чаем отпаивала!

— Да ладно! — не поддержать разговор было бы верхом неблагодарности после такого количества съеденного варенья, — Что ж там за мыло такоё? Неужели и вправду он такой крохобор?

— Еще, какой крохобор! — горячо подтвердили моё предположение обе женщины в один голос, — Там и мыло-то совсем дрянное! Вроде бы хозяйственное, но только крошится и не мылится. Та несчастная стирку затеяла и взяла из ящика кусок. Начала стругать его в корыто, а тут этот живодёр. Еле вырвалась она от него. До ночи у нас тут сидела, пока он не успокоился и не пришел за ней.

— А вы сами это мыло видели? — что-то недоброе шевельнулось у меня в душе, приподняв шерсть во всех местах и в том числе на загривке. — Какое оно, это мыло?

— Нет, мы не видели, — покачала головой та, которая Зоя, — Но женщина та сказала, что обычное хозяйственное. У него его там, в подвале ящик или больше. Она от того и разобиделась, что он из-за одного куска никчемного мыла руку на неё поднял.

— А скажите, когда этого Барсукова на службе за воровство прихватили, у него обыск в доме был? Он тогда уже здесь жил? — продолжил я пытать сестёр, налегая на дармовое варенье, которое в этом доме дефицитом не считалось.

— Обыск у него был, нас даже понятыми тогда звали, но мы не пошли, — горестно вздохнула Мария Николаевна, — Знать бы тогда, что он такой паскудник, то обязательно пошли бы! — постепенно раскрасневшись от гнева, сверкнула она глазами.

— Этот Барсуков тогда только чуть больше года, как здесь дом купил, — пояснила мне младшая пенсионерка, — Раньше это всё наше было и где сейчас барсуковский дом стоит, там мастерская нашего отца была. А после революции отцу оставили вот этот дом, где мы сейчас чай пьём и земли семь соток под огород для прокорма. А мастерскую со всеми станками и второй половиной подворья, большевики национализировали.

— Да только недолго те артельщики на отцовских станках проработали! — усмехнулась Мария, подливая мне заварки, — В первый же год они всё, что не сломали, то пропили! И сгинули, кто куда. Так потом эта мастерская и стояла, пока не сгорела. Сначала окна и двери повыломали, и растащили. Местные забулдыги там после долго еще пьянствовали. Видать, кто-то из них и поджег.

— Мария Николаевна, а почему вы так расстроились, что отказались пойти понятыми на обыск к Барсукову? — терпеливо дослушав переживательские воспоминания двух древних пенсионерок, вернул я разговор в интересующее меня русло.

— Да потому что, если бы мы там были на этом самом обыске, то не отвертелся бы Витька от тюрьмы! — выпалила младшая. — Знать бы тогда, что он нашу Марфушу с таким зверством растерзает! Чтоб ему самому сдохнуть в таких муках, прости меня, господи! — истово перекрестилась не на шутку разошедшаяся бабка.

— Подойди сюда, сынок! — поманила меня пальцем к окну в боковой стене сестра Мария, — Посмотри, видишь, тут весь Витькин двор, как на ладони!

— Вижу и, что? — уже догадываясь, что мне хочет вложить в мозг бабка, продолжал я притворяться недоумком.

— А то! — задернула она занавеску, — Он перед этим обыском почти год на наших глазах свои железяки сюда свозил! И не только железяки! Не каждый день, но недели такой не было, чтобы он чего-то не припёр.

— И, что? — снова чистыми до пустоты глазами уставился я на возбуждённую бабку.

— У него дом на старом фундаменте отцовской мастерской стоит, — не вытерпев, встряла в разговор вторая Коротченко, — Там подвал в твой рост, а то и больше! Мы еще девчонками по тому подвалу бегали. Склад там у отца был, лес он там хранил. Хорошо, сухо там было. И он, этот подвал, в два с половиной раза длиннее дома, который над ним стоит. Понял теперь?!

Я понял. Плюшкин Гобсек Скопидомович перевез в старорежимные закрома времён царизма всё, что смог уворовать в подведомственной ему армейской автослужбе ВВС. Нормальный прапорщик, службу понял и, как умел, так Родине и служил.

— Перегородка там у него, — подтвердила мои досужие домыслы старшая сестра. — Прежним соседям такой большой подвал был не нужен, а этому ироду, видишь, наоборот, пригодился! Всё, что он со своей воинской службы упёр, бог свят, всё там по сей день и лежит! Ты даже не сомневайся! А Витька подлюка, ходит, да посмеивается над вашим братом милиционером, — старшая Коротченко незлобливо уколола в моём лице все внутренние органы страны советов.

— Нее, Мария Николаевна, не над нашим братом милиционером Витька подлюка посмеивается. Он над военной прокуратурой посмеивается. Это они преступлениями военнослужащих занимаются. И тот обыск, наверняка тоже они проводили! — защитил я честь мундира, висящего в данный конкретный момент в шифоньере паниной квартиры.

— Так, что ж, сынок, выходит и ты этого поганца садить не будешь? — напряженно упёрлась в меня не по-старушечьи яркими синими глазами сестра Марья, — Боишься ты его, что ли?