В часы таких прямых и острых разговоров мы чувствовали себя должниками не только перед своими собеседниками, но прежде всего перед теми, кого люди за рубежом хотят видеть в наших книгах, в наших фильмах и спектаклях, – перед героями покорения космоса, перед магами, приручающими атом, перед строителями плотин на Ангаре и на Енисее, перед теми, кто разводит сады на солончаках вокруг Иссык-Куля и сажает хлопок в Голодной степи, кто идет в океан за рыбой, возводит домны, выплавляет сталь – кто коммунизм строит! Неужели бетонщики и монтажники Братской ГЭС менее героичны и интересны, чем строители Магнитки? Но людям Магнитки Валентин Катаев посвятил замечательную, долго живущую книгу «Время, вперед!». Неужели те, кто осваивает сегодня Голодную степь, уступают в чем-то тем, кто осушал болота Колхиды под цитрусы? Но о героях Колхиды замечательную книгу создал Константин Паустовский. А где же рассказ о людях Голодной степи? Где повесть о строителях Братска?

Здесь мне вновь могут возразить: не слишком ли мрачную я рисую картину нашей литературы, нашего кино, вообще нашего искусства? Вот есть же такая-то книга! Вот есть же такой-то кинофильм, такой-то спектакль! И опять верно. Я могу перечислить превосходные произведения литературы о настоящих людях, кинофильмы о комсомольцах-добровольцах, о бойцах, которые не сдаются! Да, есть такие, и их немало. Особенно пристально всматриваются в человека труда писатели республик, краев, областей. Но моя статья не отчет официального представителя Союза писателей об успехах, а статья литератора о тех явлениях, которые его тревожат. Да, у нас растут прекрасные молодые прозаики и поэты, вовсю работают старые боевые силы советской литературы. Но подлинного героя времени мы по-настоящему еще не написали, и потому, в частности, не сделали этого, что порой ищем его не там, где он живет и работает, а к тому же еще и ошибаемся иной раз в средствах изображения.

Передо мной перевод большой исследовательской работы Эдуарда Лона и Андре Соважа, публиковавшейся в марксистском французском журнале «Нувель критик». Статья посвящается так называемой «школе нового романа». Над этим глубоким, не во всем бесспорным, но умным исследованием стоит поразмышлять тем из нас, кто, не найдя еще взамен ничего лучшего, более плодотворного, поспешил уже отказаться и от присутствия в произведениях фабулы и сюжета, и от психологической разработки характеров, и даже от таких присущих нашей советской литературе принципов, как ленинский принцип партийности и народности при художественном рассмотрении явлений жизни.

Освободив себя от видения героического в жизни и заменив это видением лишь подчеркнуто обыденного, мы можем обречь своих героев на измельчание.

Хотелось бы, чтобы наши литературоведы поскорее исследовали состояние наших дел, скажем, на фронте прозы. Какие здесь есть завоевания, но и какие потери! Если на войне иной раз полезно сжигать мосты за собой, то это прежде всего «иной раз» (а вообще-то их сжигают не при наступлении, а при отступлении). В искусстве же «сжигание мостов», даже если это и «иной раз», пользы еще не приносило.

По словам авторов журнала «Нувель критик», неороманисты считают, что прежний роман (или, как они его называют, классический), даже если он пересмотрен и модернизирован, все равно одряхлел в своих приемах, закостенел в поверхностном реалистическом видении мира, показал себя неспособным, именно в силу своей техники, уловить подлинную действительность – действительность, которая раскрылась перед нашими глазами благодаря научным знаниям и изменениям общества, переживающего глубокие потрясения. Под «научными знаниями» здесь имеются в виду главным образом работы Фрейда в области психологии и освоение этих работ в художественной практике предшественниками неороманистов – Джойсом, Прустом и Кафкой.

Второй чертой, общей для неороманистов, исследователи называют пристрастие к техническим приемам. Исследователи подчеркивают: «Именно этим в большей степени, чем своим художественным превосходством над другими романистами, они, кажется, и произвели впечатление на критику. Довольно любопытно, что в суждениях, высказанных критикой, акцент постоянно ставится не столько на красоте произведении как таковой, сколько на обновлении формы романа».

Исследователи тщательно, со всей добросовестностью и объективностью рассматривают художественную практику современных французских неороманистов – Натали Саррот, Алена Роб-Грийе и Мишеля Бютора, ставя задачу ответить на вопрос, действительно ли их произведения дают более полное и глубокое представление о действительности, чем классический роман, и является ли техника «нового романа» подлинным обновлением жанра.

Наблюдения авторов исследования чрезвычайно интересны. Они констатируют, что сюжет для неороманистов не важен, реальные поступки и события ничего не стоят, среда, в которой существуют герои, условна. Все, что герои делают и говорят, вполне может быть перенесено и в другую среду и даже в другое время. Большое значение приобретают различные сны, бреды, наплывы и расплывы в сознании. Наблюдать жизнь, таким образом, не надо, знать человека тоже не надо. Надо лишь знать самого себя. Авторы статьи так и говорят о Натали Саррот, что читатель в ее книгах найдет не богатство и многообразие индивидуальных реакций, различных в зависимости от характеров и ситуаций, а лишь авторское «я», размноженное в персонажах.

Второе течение неороманистов, в противоположность Натали Саррот, занимается не внутренним миром человека, а внешним, его окружающим. В их подробных описаниях, говорят авторы, есть точность деталей, но также некая стыдливость, сдержанность стиля, заставляющая предпочитать богатству образа нейтральный, даже банальный, но зато точный термин… Используя этот прием, неороманист полагает, что он не становится между вещами и читателем.

Особенно же неороманисты стараются «лишить героя социальных связей или свести их к связям формальным, не имеющим серьезного влияния»: человек-де, как еще до них сказано, заброшен в мир и осужден на то, чтобы быть абсолютно свободным. Поэтому они пишут так, что у персонажей нет ни прошлого, ни родителей, ни среды, которая бы формировала их сознание, ни профессии, ни дела, ни интереса. «Человек вообще» – и только.

Авторы исследования, положительно относясь к самому стремлению неороманистов искать новое, делают вывод: «И все же эта позиция, позиция интеллигентов, для которых ценности культуры, художественные и нравственные требования трудного ремесла сохраняют еще свой смысл, недостаточна, чтобы сделать их писателями-реалистами и в еще меньшей степени мастерами обновления реализма. Они владеют лишь первой стадией реализма, то есть внешним описанием объекта, схваченного в конкретной объемности, или если речь идет о состояниях внутренних, в своей мимолетной подвижности… На деле, если исключить некоторые мелкие детали, эти писатели обновляют, главным образом, принципы оформления». Они следуют по пути, говорят исследователи, открытому пятьдесят-шестьдесят лет назад Джойсом, Кафкой, Гертрудой Стайн, Прустом. Но «и все же между творчеством Джойса и Натали Саррот или Кафки и Роб-Грийе существует разница». Неороманисты, какими бы одаренными ни были некоторые из них, «являются не революционерами, а эпигонами, изо всех сил эксплуатирующими иссякающую жилу».

Интересен вывод, какой делают исследователи о причинах появления «нового романа». Это отнюдь не требование времени, революционного движения вперед. Совсем напротив. Во Франции, говорят они, «мелкобуржуазная интеллигенция позволила заворожить себя трудностями, которые стоят на пути рабочего класса и его союзников в последнее десятилетие. И поскольку этой интеллигенции присуще обращать частную ситуацию, в которой она находится, в ситуацию всеобщую и абсолютную, она видит окончательное поражение в том, что является всего лишь эпизодом исторической борьбы народных сил».

Но это же во Франции! А какое основание у нас, советских писателей, выдумывать такую форму романа, которая неизбежно предопределяла бы показ не героического, а приниженно-будничного? Какие мы имеем основания для так называемой дегероизации и для дедраматизации нашей литературы и нашего искусства? Ну, кто-то, предположим, в силу своей личной манеры письма, чтобы избежать необходимости изображения людей во всей их объемности – с индивидуальными характерами, с их внутренним миром, считает, что «семейный роман» и «роман-судьба» устарели. А как же понять тех, кто зовет к «искусству для избранных»? Не оглядываются ли они на эпигонов, о которых пишут критики-марксисты Лона и Соваж?

В интересной и верной статье Юрия Германа, опубликованной 12 октября 1962 года в газете «Литература и жизнь», говорится о таких явлениях применительно к киноискусству, говорится о требовании некоторых кинорежиссеров создавать особые, привилегированные кинотеатры для особо одаренных в интеллектуальном смысле зрителей.

«Спрашивается в задачке, – пишет автор статьи, – кто эти особо одаренные? Что за удивительное неуважение к народу, что за поганый аристократизм? Что за башни из слоновой кости?

Или эти товарищи начисто забыли, а может быть, по младым ногтям и младенческому развитию собственного интеллекта, не знают, что, кроме Дома кино, Канн, Венеции и прочих милых их сердцам мест, существует, напоминаем, огромный Советский Союз со своими требованиями, со своими горестями, со своими мечтами и со своими чаяниями?»

Каждый из нас должен помнить именно о нем, об огромном нашем Советском Союзе, о двухстах двадцати миллионах наших соотечественников, которые живут и творят поистине как герои, сами будни которых героичны, а не тусклы и серы.

Подчеркнуто будничной жизнь героев получается в тех произведениях, авторы которых заимствуют у Запада метод показа жизни «как она есть». Это метод нехитрый. Идет, скажем, рассказ о зимовщиках на льдине в районе Северного полюса. Кто-то из научных сотрудников в бешеную пургу отправляется снять показания с приборов. Автор рассказывает не о том, как человек преодолевает стихию, а о том, как он думает о курином сациви в московском ресторане «Арагви» или о розовых коленках Шурочки, с которой втайне от жены Ниночки весело проводил время в гостинице «Большой Урал» во время служебной командировки из Москвы в Свердловск. И сразу же все становится заурядным – и этот человек, на много месяцев добровольно отправившийся в ледяную Арктику, и льдина, которая время от времени раскалывается, и весь смысл станции «Северный полюс» номер такой-то; тускнеют не только люди, но даже и северные сияния, поскольку «для образности» их сравнивают с цветными трикотажными исподниками, полощущимися в мыльной воде механизированной прачечной.

А северные сияния – одно из чудес природы. А жизнь на льдине во имя советской науки – истинный подвиг человека, и борьба со стихиями требует там мужества, воли, умения. И по западным упадническим нотам песню об этом не споешь.