Так я женился.
Милый Борис Николаевич. <…> Не рассердитесь, что пишу Вам всегда меньше, чем Вы мне. Это – оттого, что я не понимаю своих слов, когда их много, лучше, когда мало. А Ваших слов люблю много. Напишите, когда лекции, вообще напишите, если некогда, не торопитесь. Целую Вас и крепко обнимаю, люблю.
Ал. Блок <…>
Белый – Блоку
<24 или 25 октября 1903. Москва>
Дорогой, горячо любимый Александр Александрович, спасибо за письмо. Пишу Вам не в ответ на него, а просто вне всего: мне хочется Вас уведомить, что я не стану Вам отвечать, пока не окончится во мне период внутренней опустошенности, когда хочется убежать в пустыню… там раздается убийственный голос: «пустыня растет: горе тому, в ком таятся пустыни»… (Ницше) И вот бежишь туда, где поет «умирающий лебедь Аполлона», вон там среди песчаного сумрака трепещут, колыхаясь, две алмазных волны – два белых крыла умирающего лебедя – лебедя Аполлона… Его сражают неугомонные повторения: «пустыня растет: горе тому, в ком таятся пустыни» – и прощальная песнь, лебединая!..
Возвращаясь из пустыни, я встречаю одни только маски. Я когда-то все думал, что знаю людей. Но когда обнаружилось, что то, что преображало черты, искажало, двигало чертами мне незнакомых знакомцев, – я сам, колеблемый и отраженный на поверхности хаоса.
Теперь я узнал, что у меня нет зрения. Я – слепой, разве слепые не должны остерегаться? Все подозрительно им. Вот и я чувствую себя таким брошенным среди толпы слепцом. Сколько отсюда недоразумений! Выпукло-стеклянный, незрячий взор, устремленный во тьму, может смотреть в упор на кого-нибудь. И не зная, что я – слеп, они (зрячие) обратятся ко мне с вопросом, почему я смотрю все на них в то время, когда я (они не узнают того) смотрю в вечную тьму. (Их поразит мой стеклянно-задумчивый взор… Они найдут еще нескромным, что я все смотрю на них)…
Поймите положение слепца, который сознал, что не видит. Он еще все в задумчивости. Он осваивается со своим положением. Потом он сам обратится к друзьям, когда переживет первые минуты одиночества. А теперь не требуйте, чтобы слепой Вам подробно писал! Эти слова – только уведомление, только просьба о молчании.
Горячо любящий Вас
Борис Бугаев
P. S. А Вы, Вы напишете мне, быть может?.. Вы не оставите меня?
А. БлокуСуждено мне молчать.Для чего говорить?..Не забуду страдать,Не устану любить.Нас зовутБез конца…Нам пора…Багряницу несут.И четыре колючих венца.Весь в огнеИ любвиМой предсмертный, блуждающий взор.О, приблизься ко мне —Распростертый, в кровиЯ лежу у подножия гор.Зашатался над пропастью яИ в долину упал, где поет ручеек.Тяжкий камень, свистя,Неожиданно сбил меня с ног —Тяжкий камень, свистя,Размозжил мне висок. —– Среди ландышей я,Зазиявший, кровавый цветок.Суждено мне молчать…Для чего говорить?Не забуду страдать,Не устану любить.А. Белый
Блок – Белому
<8 или 9 ноября 1903. Петербург>
Милый, дорогой Борис Николаевич.
Благодарю Вас за «Симфонию». Прочитал и, больной от радости и печали, намарал т<ак> назыв<аемую> рецензию, которую, по справедливости, не хочет печатать «Новый Путь». Увы! Она еще более «непромокаема», чем первая. Посылаю. <…>
Стихов бы мне Ваших!
* * *Крыльцо Ее, словно паперть.Вхожу, – и стихает гроза.На столе – узорная скатерть.Притаились в углу образа.На лице Ее – тихий румянец.В очах Ее – утренний свет.В душе – кружащийся танец,Каких у нас в мире нет.Я давно не встречаю румянца,И заря моя мутно тиха.А в каждом движении танцаЯ вижу пламя греха.Но таких, как Она, я не знаюИ не стану больше искать.Я с Ней мою жизнь встречаю,С Ней буду мою жизнь провожать…* * *Сижу за ширмой. У меняТакие крохотные ножки…Такие ручки у меня!Такое темное окошко. —Тепло и тёмно. Я гашуСвечу, которую приносят,Но благодарность приношу…Меня давно развлечься просят, —Но эти ручки… Я влюбленВ мою морщинистую кожу.Могу увидеть сладкий сон, —Но я себя не потревожу. —Не потревожу забытья, —Вот этих бликов на окошке…И ручки скрещиваю я,И также скрещиваю ножки.Сижу за ширмой. Здесь тепло.Здесь кто-то есть. Не надо свечки.Глаза бездонны, как стекло.На ручке сморщенной колечки.Два стихотворения Андрею БеломуI
Я бежал и спотыкался.Обливался кровью, билсяОб утесы, поднимался,На бегу опять молился.И внезапно повеяло холодом.Впереди покраснела заря.Кто-то звонким, взывающим молотомВоздвигал столпы алтаря.На черте горизонта пугающей,Где скончалась внезапно земля,Мне почудился ты, умирающий —Истекающий кровью, как я.Неужели и Ты отступаешь?Неужели я стал одинок?Или Ты, испытуя, мигаешь,Будто в поле кровавый платок?И я увидел его, несчастный…Увидел красный платок полей…Заря ли кинула клич свой красный?Во мне ли грянула мысль о Ней?О, я увидел! Ты – тот – несмелый,Ему подобный, Ты – дух толпы…Я думал в страхе – то брат мой Белый,Но там воздвиглись Ее столпы —Столпы, убегающиеЕе Алтаря,Во мне воздвигающиеВсе, что убила заря… —То – заря бесконечного холода,Что послала мне сладкий намек…Что рассыпала красное золото,Разостлала кровавый платок…Ты, что думала, веяла, реяла,Отражала в себе мою кровь,Что меня с колыбели лелеяла,Без конца нашептала любовь…Из огня душа моя скованаИ вселенской мечте предана,Непомерной мечтой взволнована —Угадать Ее Имена.Ах, какие в поле яркие цветочки!Черный человек их рвет и поет;Это я – иду, спотыкаясь о кочки:В сердце человеческом дождик идет.II