В это время появился хунхуз со столь утонченными чертами лица и совершенными линиями тела, которым позавидовала бы и иная фотомодель. На голове у него был парик, представший собой множество натуральных каштановых локонов, а сзади — две косицы. Вся его одежда состояла из пояса из черной кожи и привязанного к нему футляра из бересты, длиной до колена. Если бы парик, черная борода и огромный гульфик были элементами маскарадного костюма, то этого хунхуза вполне можно было бы принять за очень раскованную участницу карнавального шествия где-нибудь в Рио-де-Жанейро.

Дора и другие хунхузы почтительно склонили головы и выделили запах, похожий на аромат одеколона "Шипр". В правой четырехпалой руке знатного хунхуза был полутораметровый деревянный жезл с обвившейся вокруг него живой двухголовой змеей. Змея вращала обеими головами и злобно шипела.

— Этот мужественного вида дядечка с телом нежной тетеньки, видно, еще главнее", — догадался Павлов и тоже по примеру других выразил низким поклоном свое почтение.

— Сенусерт, — сказал знатный хунхуз, обращаясь к Павлову.

То ли это было приветствие, то ли имя, и Павлов вопросительно посмотрел на Дору.

— Так его зовут, — подсказал ему хунхуз жестом и еще более почтительно склонил голову.

— Гастрофет, — сказал Павлов и, наверное, протянул бы руку, если бы не шипящая змея.

— Ты такой же Гастрофет, как я — Царица Савская, — сказал Сенусерт на языке орландов и приказал: Следуй за мной и не делай никаких глупостей, если тебе дорога твоя жизнь.

Чуть не проглотив от удивления свой язык, Павлов удивился еще больше, когда знатный хунхуз привел его в выложенный белыми камнями круг диаметром порядка 15 метров, прочитал какое-то заклинание, а потом спокойно сорвал с себя парик, бороду и отцепил пояс с гульфиком. Его жезл с живой змеей превратился в сверкающий золотом кадуцей, а над кругом из белых камней возникло подобие прозрачного купола. Купол потемнел, а потом, словно из-под земли, выросли колонны высотой, приблизительно, от 15 до 20 метров, и Павлов со своим загадочным проводником, которого уже определенно можно было называть женщиной, оказались в полутемном просторном колонном зале какого-то дворца или очень древнего храма.

Не успел Павлов не то что вымолвить слово, а даже подумать о том, что произошло, как почувствовал, что его за обе руки кто-то держит. И эти кто-то — два карлика с безобразными лицами и кривыми ногами. Изображения подобных существ он когда-то видел зале египетских древностей Музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина в Москве.

— Куда вы меня ведете? — взмолился он по-русски, осознавая, что не стоит на месте, а перемещается, не чувствуя под ногами никакой твердой опоры.

— В тронный зал, к царице! — хором ответили карлики на том же языке.

— Хотя бы скажите, какое у царицы имя, красавица Сенусерт? — обратился Павлов к своему загадочному проводнику в царстве дополнительных измерений.

— Ее имя настолько священно, что произносить его категорически воспрещается всем, — ответила Сенусерт на языке орландов и загадочно улыбнулась.

— Тогда объясните мне ваш придворный этикет. Что я должен делать при столь августейшей аудиенции: пасть ниц, встать на колени, поклониться? Да и одеться, я не говорю прилично, а хоть как-то, тоже не помешало бы? — Павлов стал твердо настаивать на правах человека и гражданина.

— Какой он умный! Про одежду мы даже не подумали, — по-русски сказали карлики и начали извиняться: Совсем, сударь, мы тут одичали-с, огрубели-с. С хунхузами, понимаете ли, обнюхиваемся.

И тут же представились.

— Меня зовут Тобби Мот, — сказал карлик слева.

— А меня зовут Бобби Жмот, — сказал карлик справа.

Перед Павловым возникло зеркало высотой в его рост, а вокруг закружились, как на карусели, костюмы из мужского гардероба всех времен и народов. И во что только карлики его не переодевали! Чего только он на себе не примерил! Это были и сверкающие золотом доспехи, и переливающиеся драгоценными камнями камзолы, и шикарные ливреи, фраки, сюртуки, пиджаки, сорочки, галстуки и тому подобное. И тогда он понял, что карлики над ним просто издеваются, — то ли от скуки, то ли в назидание. Когда для примерки ему стали предлагаться образцы верхней и нижней женской одежды, Павлов обратился к Сенусерт с просьбой предоставить ему, наконец, то, что ему более всего подобает. Сенусерт рассмеялась, взмахнула кадуцеем, и на Павлове появилась простая холщевая юбка и сандалии.