Ранним утром вторника двадцать шестого апреля Алла проснулась от звона пустого железного таза вылетевшего из рук Татьяны на плиточный пол и от ее оглушительного крика.

— Алла, Алка, открывай! — неугомонно тарабаня в дверь Аллы, кричала соседка, поставив на уши весь дом.

Накинув на худые плечи шаль, зевая, Алла босиком торопилась открыть дверь. Не успела Алла произнести и слова, как соседка схватила ее за руку своими ледяными от стирки ладонями и силком потащила на кухню, по пути раздвигая локтем сохнувшие, развешанные по всему коридору простыни.

В прокуренной кухне у окна на табурете сидел сосед Самуил, безразлично уставившись в точку на синей стене, закурив папироску. На подоконнике сидел кот, намывая лапкой мордочку.

— Дядь Сёма, просила ведь, да не курите же вы в кухне, — прикрывая шалью Аллы свой нос, ворчала Татьяна.

— Что стряслось? Зачем ты меня притащила сюда? — спросила Алла, подперев руками поясницу.

— Да подожди ты с вопросами. Слушай вон, — подведя Аллу к подоконнику, на котором вещало радио, сказала Татьяна, открывая форточку.

— Ты двери чуток не выломала, чтобы я музыку послушала? — начав выходить из себя, сказала Алла.

— Что? Какую еще музыку? — не понимая иронии Аллы, спросила Татьяна, сдувая со лба лезущую в глаза челку.

— Бах кажется, — отвечала Алла, глядя в упор на соседку.

— Какой к черту Бах! Узбеков тряхануло8, — не сдержавшись, выпалила Татьяна. — Дядь Сёма, ну вы хоть скажите.

На шум в кухне начали подтягиваться соседи. Дядя Сёма молчал.

— В пять утра. По радио сказали. Алка, не вру нисколько, — приложив ладонь к груди, говорила Татьяна. — Какие-то толчки вертикальные, город рушится, передали, что жертвы есть.

Алла побледнела. Сердце застучало так сильно, что с каждым его ударом у нее рябило в глазах. Подоспевшие на помощь соседки-старушки усадили ее на стул. Татьяна продолжала рассказывать, но Алла уже не слушала ее. Совершенно обессиленная, она, молча и горестно заплакала, точно смирившись со своей участью, ведь именно этим утром двадцать шестого апреля Алишер должен был выехать из кишлака в Ташкент, а из Ташкента в Москву. Дядя Сёма, одной рукой забрав с подоконника свою «Спидолу»9, другой подцепив свой табурет, не спеша, шаркая тапками, ушел в свою комнату.

Проходило время. От Алишера не было ни слуху, ни духу. Алла тщетно писала письма на родину мужа. Ответов не приходило. Стоя у станка, она думала только об одном, что он жив и что скоро вернется домой. «А если,… но, сколько страха в этом «если»! Нет, надо ждать, работать до изнеможения и ни о чем не думать».

Ей было немногим больше двадцати, когда она покрыла голову черным платком и захлопнула перед собой двери радости. Внезапное явление природы, стихия, унесла ее мужа. Соседи убеждали ее в этом, коллеги же убеждали ее в том, что на родине у него три таких Аллы, и он просто сбежал…

— Нельзя тебе Алка одной сейчас оставаться, — сопереживая убитой горем соседке, говорила Татьяна. — Прости ты меня дуру, ляпнула ведь не подумав. У меня у самой мужик… — махнув в сторону рукой и ненадолго умолкнув, сказала она. — А слезами горю не поможешь, о ребеночке думать надо.

— Не знаю, как я теперь буду. Поеду я сама туда, — говорила Алла слабым голосом, лежа на расстеленной тахте и смотря в потолок.

— Куда-туда? — спрашивала заполошная соседка.

— В кишлак к ним, — отвечала Алла, и глаза ее снова наполнились слезами.