Разумеется, после этого я начал одеваться неторопливее прежнего. Чтоб вынуть из пропылившихся брюк пояс, с него пришлось снять пистолет и нож, найденный для меня Гунни. Услышав от стюарда, что ни то ни другое мне не понадобится, я, как это ни глупо, вновь нацепил на пояс и ножны, и кобуру, точно собрался устроить смотр вновь сформированному подразделению демилансеров. Изрядно длинный, нож недотягивал до звания меча разве что самую малость.

Мне даже в голову не пришло, что этой троицей могут оказаться Оссипаго, Барбат и Фамулим. Насколько я мог судить, они остались далеко позади, на Урд и на борт пинаса со мной уж точно не поднимались, хотя, разумеется, судно у них имелось свое. Однако в эту минуту все трое предстали передо мной, точно так же (и в точности так же скверно) наряженные людьми, как и в замке Бальдандерса, при первом нашем знакомстве.

Оссипаго отвесил мне столь же неловкий, как и прежде, поклон, а Барбат и Фамулим склонились передо мной с прежней грацией. Ответив на их приветствие со всем возможным радушием, я предложил, раз уж им хочется поговорить со мною, пройти ко мне и загодя извинился за беспорядок в апартаментах.

– Нет, войти к тебе мы не можем при всем желании, – ответила Фамулим. – Комната, куда мы тебя приглашаем, не так уж далеко.

Голос ее, как и прежде, звучал, словно пение жаворонка.

– Каюты вроде твоей не столь безопасны, как нам хотелось бы, – сочным, мужественным баритоном добавил Барбат.

– Тогда ведите. Идемте, куда вам угодно, – согласился я. – Знаете, я искренне рад вновь увидеться с вами. Ведь ваши лица, пусть они и фальшивы, знакомы мне по родным краям.

– Вижу, ты знаешь нас, – заметил Барбат, стоило всем нам двинуться вдоль коридора. – Но, боюсь, лица, таящиеся под этими, для тебя слишком ужасны.

Идти рядом вчетвером ширина коридора не позволяла, и посему мы с Барбатом шли впереди, а Фамулим и Оссипаго следовали за нами. Совладать с отчаянием, охватившим меня в этот миг, удалось далеко не сразу.

– Выходит, для вас эта встреча первая? – спросил я. – Прежде вы со мной не встречались?

– Да, Севериан, – переливчато отозвалась Фамулим, – мы с тобой незнакомы, но ты-то нас знаешь много урдских лет! Я заметила, как ты обрадовался, едва нас увидев. Очевидно, встречались мы часто, и мы – друзья.

– Однако больше не встретимся, – вздохнул я. – Расставшись со мной, вы отправитесь вдоль тока времени вспять, в прошлое, и потому этот раз для вас первый, а для меня, как ни жаль, станет последним. При первой встрече ты сказала: «Добро пожаловать! Для нас нет радости большей, чем радость встречи с тобой, Севериан», – а перед расставанием погрустнела. Я это прекрасно помню – я все помню великолепно, как тебе некогда было известно. К примеру, как ты перед взлетом помахала с борта вашего корабля мне, оставшемуся на крыше замка Бальдандерса под проливным дождем.

– Памятью сродни твоей может похвастать лишь Оссипаго, – прошептала Фамулим, – но этой встречи я не забуду.

– Значит, настал мой черед сказать «добро пожаловать»… и мой черед тосковать: ведь нас ждет разлука. Я знаю вас уже больше десяти лет и знаю, что жуткие лица под этими масками тоже всего лишь маски – в день первой встречи Фамулим сняла и ту и другую, и уже не впервые, хотя тогда я этого еще не понимал. Знаю, что Оссипаго – машина, но не такая ловкая, проворная, как Сидеро; он ведь, сдается мне, тоже машина, а не человек…

– Его имя означает «железо», – впервые подал голос Оссипаго. – Правда, лично я с ним незнаком.

– А твое означает «растящий кости». Ты заботился о Барбате и Фамулим в детстве, присматривал, чтобы они были сыты и ухожены, и с тех пор остаешься при них. Об этом мне как-то рассказывала Фамулим.

– Вот мы и пришли, – объявил Барбат, распахнув передо мной дверь.

В детстве нам представляется, будто любая неотворенная дверь может вести к чуду, в края, непохожие ни на одно из знакомых мест. Отчего? Оттого, что в детстве нередко так и случается: не знающий ничего, кроме родного дома, малыш приходит в восторг от всего нового, тогда как взрослому новизна привычна. Когда я был всего лишь мальчишкой, дверь одного мавзолея казалась мне вратами в сказку, и, переступая порог, я отнюдь не разочаровывался. Здесь, на корабле, не ведая о нем ничего, я вновь стал ребенком, для которого все вокруг внове.

Покои, куда ввел меня Барбат, оказались для взрослого Севериана – Автарха Севериана, обладателя всего жизненного опыта Теклы, и прежнего Автарха, и еще доброй сотни самых разных людей – чудом не меньшим, чем в детские годы тот мавзолей. Тут крайне велик соблазн написать, будто я переступил границу подводного царства, но это было не так. Скорее, мы словно бы погрузились… не в воду, но в некую иную жидкость, являвшую собой точно такой же другой мир, как глубины морские в отношении Урд, хотя, может статься, нас и впрямь со всех сторон окружила вода, однако ж настолько холодная, что в любом из озер Содружества немедля застыла бы льдом.

Полагаю, такое впечатление создавал свет – свет, ледяной ветер, гулявший по залу, чудом не замерзая на лету, да множество самых разных цветов, нежнейших оттенков зеленого, плавно переходящего где в черный, где в синий: виридиан, берилл, аквамарин с вкраплениями мрачновато, тускло поблескивавшего золота и пожелтевшей от времени слоновой кости.