– С «хозяином» не спеши, – велел я. – Я еще не решил поселиться именно здесь.
Ответа не последовало. Вне всяких сомнений, умственные способности подобных замков весьма и весьма ограниченны, иначе они быстро выучились бы брать мзду… хотя еще быстрее повредились бы в уме. Слегка помедлив, дверь отворилась, и я вошел внутрь.
По сравнению с моей личной каютой эта роскошью не блистала: две узкие койки, платяной шкаф, рундук да санузел в углу. Вдобавок все вокруг покрывал такой толстый слой пыли, что я легко мог вообразить, как ее несет сюда серыми тучами сквозь вентиляционную решетку, хотя разглядеть эти тучи сумел бы лишь человек, наделенный некоей способностью сжимать время, подобно нашему кораблю… к примеру, живущий, как живет дерево, почитая год за день, или как Гьёлль, струящийся вдоль долины Несса, не зная счета сменам эпох.
Размышляя о подобных материях (причем думал я над ними изрядно дольше, чем писал о сем), я отыскал в платяном шкафу красную тряпку, смочил ее в умывальнике и принялся вытирать пыль, а протерев от пыли крышку рундука и стальную раму одной из коек, понял, что, пусть неосознанно, решил остаться здесь. Личную каюту я, разумеется, отыщу и ночевать чаще всего буду там, но…
Но и эту каюту оставлю за собой. Одолеет скука – вновь присоединюсь к команде и, таким образом, узнаю об управлении кораблем куда больше, чем в качестве пассажира.
Опять же, Гунни… Женщин в моих объятиях побывало довольно, чтоб не кичиться их числом (в скором времени замечаешь, что подобное единение если не укрепляет, то непоправимо увечит любовь), а еще мысли мои нередко занимала бедняжка Валерия, и все же я жаждал симпатий Гунни. В бытность Автархом друзей, кроме Отца Инире, у меня имелось отнюдь не много, а женщин, помимо Валерии, среди них не было вовсе. Улыбка Гунни чем-то напоминала беззаботное детство с Теей (как же мне до сих пор не хватает ее!) и долгий путь в Тракс вдвоем с Доркас. В то время я счел путешествие туда всего лишь изгнанием, и посему каждый день спешил, торопился вперед, но теперь понимал: во многих отношениях то была лучшая пора моей жизни.
Сознавая, что смачивал тряпку уже много раз, хотя и не помня, сколь много, я снова смочил ее, но, оглядевшись в поисках пыльных мест, не обнаружил пыли нигде.
С матрасом так запросто было не разделаться, однако его тоже следовало каким-то образом вычистить: грязен он оказался не меньше всего остального, а нам ведь наверняка не раз захочется на нем полежать. Вытащив матрас на мостки, нависавшие над вентиляционной шахтой, я принялся трясти, выбивать его, пока не выбил пыль без остатка.
Но, стоило мне, закончив работу, свернуть его, чтоб отнести в каюту, ветер принес из шахты дикий, безумный вопль.
IV. Обитающие в парусах
Кричали снизу. Перегнувшись через тонкие, точно лучинка, перила, я пригляделся, сощурился, и снизу снова донесся крик. Исполненный одиночества и гнетущей тоски, заскакал он среди ажурных металлических мостков, вновь и вновь отражаясь звонким эхом от металлических переборок многоярусных жилых кубриков.
На миг мне показалось, будто кричу я сам, будто нечто, сдерживаемое мною глубоко-глубоко внутри с той самой сумрачной предрассветной стражи, когда я шел вдоль берега моря с аквастором мастером Мальрубием, глядя, как распадается в мерцающую пыль аквастор Трискель, вырвалось на свободу, отделилось от меня и сейчас воет, воет где-то там, внизу, в неярком свете почти ничего не освещающих ламп.
Одолев соблазн перепрыгнуть через перила (глубины шахты я себе в то время даже не представлял), я швырнул матрас за порог новой своей каюты и устремился вниз по узкой винтовой лестнице, прыгая с пролета на пролет.
Сверху недра шахты казались попросту темными: странный свет желтых ламп бился о сумрак, царящий внизу, безо всякого толку. Я полагал, что темнота рассеется, стоит только спуститься на нижние ярусы, но нет, сумрак, напротив, сгущался и вскоре обернулся туманом, немедля напомнившим мне туманные покои Бальдандерса, только далеко не таким густым. Вдобавок воздушный вихрь со дна сделался заметно теплее – вероятно, туман, заволакивавший все вокруг, порождал теплый, насыщенный влагой воздух из корабельной утробы, смешиваясь с прохладой верхних ярусов. Спина под плотным бархатом рубашки немедля взмокла от пота.
Здесь двери многих кают оказались распахнуты настежь, однако внутри, за дверями, было темно. Очевидно – по крайней мере, так уж мне показалось – когда-то на этом корабле служило гораздо больше матросов, а может, на нем перевозили заключенных (кое-какие изменения в отданных замкам наставлениях, и каюты вполне сошли бы за камеры) либо солдат.
Вопль повторился вновь, и на сей раз ему вторил звук наподобие звона молота о наковальню, однако некие нотки подсказывали, что это вовсе не звон железа, но голос – голос живого, дышащего существа. По-моему, среди ночи, в безлюдной горной глуши, голоса эти казались бы куда жутче воя дикого волка. Какая тоска, какой ужас и одиночество, какая мука и безысходность слышались в них!
Остановившись отдышаться, я огляделся вокруг. Похоже, дальше, в нижних каютах, держали зверей, а может, безумцев – ведь и у нас, палачей, было заведено содержать обезумевших под пыткой клиентов на третьем, нижнем ярусе подземных темниц. Если так, кто поручится, что все двери заперты? Вдруг часть этих созданий вовсе не под замком, а на верхние ярусы не забирается лишь волею случая или из страха перед людьми? Сняв с пояса пистолет, я еще раз убедился, что он переключен на нижний предел мощности и полностью заряжен.
Первый же взгляд на виварий внизу подтвердил мои худшие опасения. У кромки ледника покачивались тонкие, как паутинка, деревья; звонко пел струящийся со скалы водопад; кверху тянулся желтый, бесплодный склон песчаной дюны, а среди всего этого бесцельно бродило около четырех дюжин самых разных зверей. Понаблюдав за ними на протяжении дюжины вдохов, я заподозрил, что свободы они все-таки лишены, а еще полсотни вдохов спустя убедился в том окончательно. Каждому был отведен собственный – кому просторный, кому поменьше – клочок земли, и смешаться друг с дружкой они не могли, подобно зверью, содержащемуся в клетках Медвежьей Башни. Ну и странную же эти звери составляли компанию! Пожалуй, такой причудливой коллекции не собрать, даже прочесав все леса и болота Урд в поисках живых диковин. Одни из них лопотали нечто невнятное, другие, не мигая, взирали перед собой, но большая часть лежала неподвижно, словно в бесчувствии.
– Кто кричал? Что за шум! – рявкнул я, убрав пистолет в кобуру.
Конечно, то была просто шутка, предназначенная лишь для меня самого, однако в ответ где-то у дальнего края вивария жалобно заскулили, и я, огибая зверей узкой, почти незаметной тропинкой, протоптанной, как вскоре выяснилось, посылаемыми кормить их матросами, двинулся на голос.