Отец Тимоти Мёрфи долго и пристально рассматривал обнаженное мускулистое тело языческого божества, стоящего напротив, и вдруг вновь вспомнил о высоком священнике, которого только что видел в соборе.
Заметив, что приходской священник вышел из храма, Флинн направился к арочной дубовой двери в стене помещения под колокольней, открыл ее и вошел в тесный лифт. Едва он успел нажать на кнопку – лифт уже доставил его на место. Выйдя из кабины, Флинн вошел в комнату для репетиций церковного хора. Пройдя ее, он очутился в открытом помещении, отведенном под церковные хоры на время служб, остановился и, облокотившись на перила, принялся разглядывать церковный зал.
Внизу Флинн увидел ряды деревянных скамеек – их бронзовые украшения омывались мягким электрическим светом, а мраморные основания словно излучали собственный незримый свет. Белые скульптурные фигуры, окруженные призрачным сиянием, казались – как это и требовалось – эфемерными и живыми. Статуя святого Патрика, установленная напротив кафедры, выглядела ожившей – он словно с укором смотрел на Брайена. Украшенную свежими полевыми гвоздиками изящную изогнутую апсиду над алтарем поддерживала часовня Богоматери, высокая и стройная, оттененная разноцветными бликами лучей, льющихся из мозаичных окон. Пятнадцать алтарей, расположенных по бокам, казались пылающими в свете свечей.
Если замысел архитекторов собора заключался в том, чтобы заставить людей испытывать при виде подобной картины благоговение и некое мистическое чувство – осознание своего ничтожества перед ликом Господа, то его готическая архитектура, изначально несущая в себе магический смысл, как нельзя лучше достигала этой цели. Все преображалось в призрачном свете. Величайшие мастера, создавшие этот шедевр, великолепно знали свое дело, умело обратив в католическом храме природную реальность в искусное потустороннее бытие, подумал Флинн. Они действительно превратили «хлеб и вино» в «плоть и кровь». Все это было задумано для того, чтобы человек еще с детства мог проникнуться величием христианства, которое должно войти в его мысли и чувства наравне со многими другими незабываемыми эмоциями. За пределами храма мир не умалял достоинств человека, не играл в обманные игры с его памятью и зрением… Флинн кинул последний взгляд на праздничное убранство собора и вышел из помещения церковных хоров.
Сильный поток холода пронзил Флинна насквозь, и он, пытаясь унять внезапную дрожь, вступил в колокольню. Когда его глаза привыкли к темноте, он прошел вперед и наткнулся в самом центре башни на каменную винтовую лестницу с перилами. Пытаясь сохранить равновесие, он стал подниматься по ней, скользя одной рукой по перилам, а другой сжимая обернутый в бумагу пакет.
В башне было темно, но полупрозрачные стекла пропускали тусклый свет. Каменные ступени привели к приставной лестнице, которая, чем выше он поднимался, становилась все более шаткой. Флинн сильно удивился бы, если бы узнал, что кто-то часто ходит сюда, – трудно было представить, зачем это нужно кому бы то ни было. Он остановился, переводя дыхание, на одной из площадок, которая, как он решил, вела к нижней звоннице.
Вдруг справа Флинн заметил какое-то движение и вытащил пистолет. Пригнувшись, он вошел в низкую дверь, направляясь туда, где ему померещился шум, но оказалось, что это всего-навсего колыхались веревки колоколов, ударяясь об отверстия в каменном полу.
Флинн огляделся. Место жуткое. Рассеянный тусклый свет еще больше усиливал мрачную атмосферу, а звуки окружающего собор города превратились в страшные шумы, которые, казалось, шли от самой башни. Шум от ударов веревок, словно дыхание живого существа, был пугающе жуток еще и потому, что Флинн не мог точно определить, откуда он исходит. Казалось, это дышит сам собор, а может, быть, и сам святой Патрик. Еще Флинн почувствовал, что это дыхание не освящено церковью и что в этом месте скрывается зло. Подобное чувство возникло у него в Уайтхорнском аббатстве, и теперь он осознал, что то, что он сейчас чувствует, истинный верующий принял бы за Святой Дух, и лишь безбожник воспримет его как воплощение зла.
Флинн попытался закурить, но спички не разжигались. Лишь искры освещали небольшое многоугольное помещение колокольни. Мысли его снова вернулись к тем дням в подземелье Уайтхорнского аббатства. Это воспоминание заставило Брайена прикоснуться к большому грубому кольцу, которое он до сих пор носил на пальце. Его мысли обратились к Морин. Перед ним предстал ее образ, который хранился в памяти с тех последних дней, когда он видел ее, дней, проведенных в каменном подземелье Уайтхорнского аббатства: Морин – испуганная, уставшая, печальная… Брайен подумал, какие именно слова она произнесет первыми после четырех лет разлуки.
Флинн взглянул на часы. Через десять минут начнут звонить колокола, и если здесь остаться, то можно оглохнуть от их звона. Когда он снова добрался до приставной лестницы, ему захотелось крикнуть что-нибудь богохульное в темноту колокольни, чтобы разбудить этих святых духов, спящих в своем тайном пристанище, и провозгласить, что к ним обращается Финн Мак-Камейл.
Вернувшись в нижнее помещение звонницы, в котором находились три из девятнадцати бронзовых колоколов собора, висевших на поперечной балке, Флинн снова посмотрел на часы. До семи осталось восемь минут.
Положив ручной фонарик на выступающую балку, он быстро разорвал оберточную бумагу и извлек из нее черную металлическую коробку. Укрепив включенный фонарик, свет которого был направлен на нужное ему место на балке, Флинн нашел электрический провод, разрезал его и присоединил каждый из его концов к зажимам, расположенным на металлической коробке. Покончив с этим, он установил часовой механизм на 5 часов 00 минут вечера и прикрепил черную металлическую коробку на балку. Свет фонарика на мгновение осветил часть комнаты, открыв взору вековую пыль и паутину на всем, что здесь было. Тиканье электронных часов громким монотонным эхом нарушило тишину безмолвной, пустой комнаты.
Флинн коснулся одного из бронзовых колоколов и, ощутив зквгод его гладкой поверхности, подумал, что сегодня, наверное, будет последний день, когда Нью-Йорк услышит колокольный звон собора святого Патрика.
Глава 6
Морин Мелон стояла обнаженная напротив огромного, во всю дверь, зеркала. Холодная вода, струящаяся по ее лицу и плечам, сверкала маленькими разноцветными искорками, как горный хрусталь, в пронизанной ярким светом ванной комнате. Медленно Морин провела рукой по своей правой груди и ощутила холодный грубый шрам на нежной коже, протянувшийся через всю грудь. Как всегда, она долго и внимательно разглядывала темно-красную жесткую полосу. «Боже, и этот ужасный шрам сделала крошечная пуля!» – подумала она. Морин могла сделать пластическую операцию, но пуля прошла не только через грудь, она оставила след и в ее душе, а туда даже искусные руки хирурга пробраться не могли.
Взяв белое гостиничное полотенце, Морин плотно закуталась в него и вышла из ванной. Пройдя через всю комнату по широкому ковру с густым длинным ворсом, она подошла к окну и выглянула на улицу. С огромной высоты сорок второго этажа Северной башни гостиницы «Уолдорф» ее взору открылся огромный город.
Морин попыталась остановить свой взгляд на какое-то время лишь на нескольких огнях, но ничего не получилось. Ряды авеню и ярких ночных огней рассыпались по всей поверхности Манхэттена, а сам остров был зажат словно в тисках среди высоченных зданий. Она рассеянно рассматривала типичную картину большого города, пока ее взгляд не задержался на крестообразном соборе, купающемся в холодном синеватом свете. Центральная апсида была хорошо видна отсюда, так же как и парадный вход, обращенный на широкую авеню. Два одинаковых длинных шпиля грациозно возвышались среди прямоугольных коробок современных зданий. По улицам двигался транспорт, что, как казалось Морин, было довольно необычно для столь раннего часа.
Огни города начали расплываться у нее перед глазами. Она вспомнила прием в Эмпайр-рум, расположенной на нижнем этаже гостиницы, где Морин выступала с докладом. Что она там говорила этим людям, этим леди и джентльменам из Международной амнистии?.. Она говорила о жизни и гибели своей Ирландии. «В чем ваша миссия?» – спрашивали у нее люди. «Убедить Британию освободить людей, задержанных в Северной Ирландии по закону о чрезвычайных полномочиях», – был ее ответ… Только после этого и при этих условиях ее бывшие товарищи по оружию пойдут на переговоры о мире.
В газетах сообщалось, что ее появление на ступенях собора святого Патрика в праздничный священный день вместе с сэром Гарольдом Бакстером, генеральным консулом Великобритании в Нью-Йорке, может быть расценено как исторический прецедент. Кардинал еще никогда никому, хоть отдаленно соприкасающемуся с политикой, не позволял становиться рядом на ступеньки в этот день. Но Морин Мелон, экс-террористка Ирландской республиканской армии, была приглашена. «Политические символы поднялись по ступенькам», – сказала она, отдавая честь главе Церкви и его свите, перед тем как присоединиться к праздничному шествию и пройти четырнадцать кварталов города.
«Простил ли Иисус Марию Магдалину? – спросил Морин кардинал. – В чем заключается миссия Христа?»