Кеплер прислушивался к возне взбешенной собаки, бросающейся на дверь. Вот она заскребла когтями по полу, как будто готовилась к очередному прыжку. Кеплер резко распахнул дверцу и, когда мимо пронесся черный силуэт, даже не сразу сообразил, что просчитался. Резким скачком псина оказалась на крыше прицепа, где за что-то зацепилась лапами, и мгновенно сделала стойку, чтобы броситься на Кеплера. Вдруг раздался спокойный голос Иммельмана:

— Сидеть, парень! — И сильным ударом он пихнул собаку в бок, та поскользнулась на крыше и села, поджав хвост. В тусклом свете начинающегося утра она, казалось, внимательно изучала Иммельмана, проявившего силу и смекалку. Лапы ее заскользили по крыше, почувствовав, что падает, она перекувырнулась в воздухе и приземлилась на все четыре конечности, затем, едва коснувшись земли, стремительно метнулась в гостеприимно распахнутые дверцы прицепа, которые Иммельман тут же захлопнул.

Они вдвоем волокли по проходу прицеп с притихшей собакой. Иммельман сиял от удовольствия, перечисляя ее достоинства:

— Здоровенная, с человека, зубищи — как механическая пила. Ничего не боится!

— Да уж, — согласился Кеплер. — Потеря для хозяина, особенно когда его свалка наводнится копами!

Солнце уже осветило пики гор на востоке, когда Китайчик вывел фургон с прицепом на посыпанную гравием дорожку и ждал, пока Кеплер повесит замок. Доносившийся из прицепа жалобный вой постепенно сливался с гудением двигателя, порывами ветра и дребезжанием наспех прикрученных деталей. Китайчик вслушивался в непонятный звук, который временами казался рычанием. Да, этот прицеп нуждается в серьезном ремонте, смазке, возможно, смене подшипников. Не оставляло ощущение, что прицеп не пустой, как будто на всех поворотах в нем сдвигался живой груз, кем-то забытая несчастная лошадь. Это страшно мешало управлять фургоном, поэтому Китайчик возрадовался, когда, наконец, добрались до Ван-Ньюса, поскольку уже сделал вывод, что прицеп неправильно прикреплен к фургону.