Джулиан встретил моего младшего брата, когда тот катался на лыжах на дальней стороне этой самой горы. Он увидел в Стюарте задатки, которые ему захотелось развить. Подобный поворот в судьбе брата никогда меня не радовал. Кататься на лыжах в свое удовольствие — это одно дело; и совсем другое — бороться за звание олимпийского чемпиона по слалому. Сначала я посетила два-три соревнования, оставаясь в тени, отказываясь познакомиться с Джулианом или с кем-нибудь из товарищей Стюарта по спорту. Проявив себя, как обычно, в качестве «упрямой башки». Как будто, уклоняясь от встреч с ними, я делала их несуществующими! Потом я вообще перестала ходить на спортивные состязания. Я не могла привыкнуть к ужасавшей меня опасности. Просто не могла этого вынести. Я жила в постоянном страхе и вес время ждала плохих новостей, пока Джулиан подхлестывал Стюарта, суля ему чемпионское звание. Со стороны Стюарта не было ни сомнений, ни колебаний. Он уверился, что именно этого желает больше всего на свете. Он не боялся. Риск для него ничего не значил. Он был уверен в своих силах и полностью доверял Джулиану.

До своего увлечения лыжным спортом Стюарт принадлежал только мне. Он слушался меня, зависел от меня и даже искал у меня защиты. Джулиан все это разрушил. А теперь он мог разрушить судьбу Стюарта. Нет ничего удивительного в том, что мое отношение к этому человеку превратилось в нечто большее, чем простая неприязнь.

Я начала медленно обходить дом, рассматривая лепнину, украшавшую его окна и дверь, закидывая голову, чтобы увидеть остроконечную башню с ее закругленными окнами и гору, возвышавшуюся за ней. Вдруг я осознала, что из одной трубы поднимается дым. Кто-то топил печь или, возможно, камин, готовясь к возвращению Мак-Кейбов. Это меня не остановило, и я пошла дальше, на каждом шагу проваливаясь сквозь тонкий наст. И тут я увидела следы, оставленные на снегу большими башмаками с широкими каблуками и квадратными подошвами.

Задняя дверь дома была довольно большой и тоже арочной, с тяжелыми железными петлями. Следы указывали, что кто-то входил в дом и выходил из него, площадка возле двери была притоптана. Следы принадлежали мужчине — несомненно, Эмори Ольту. Сейчас этот угрюмый сторож увидит меня из окна и прогонит.

Но из-за дальнего угла дома показался только большой рыжий кот; он остановился и высокомерно посмотрел на меня, давая понять, что я вторглась в его владения. Я всегда любила котов и решила заручиться доверием своего нового знакомого. Я не стала оскорблять его словом «киска», а назвала «котом», посчитав, что такое обращение сойдет для начала, пока не узнаю его лучше.

Он не двинулся с места, глядя на меня золотистыми, подернутыми янтарем глазами, но едва я сделала шаг по направлению к нему, кот презрительно зашипел и сиганул в кусты.

Теперь я пошла еще медленнее, чувствуя, что провоцирую какую-то неприятность, но дальше снег лежал нетронутым. Я знала, что приближаюсь к углу, где ранее на первом этаже располагалась веранда, впоследствии, после автомобильной катастрофы, переоборудованная в спальню Марго. Я чувствовала, как от возрастающего беспокойства напрягаются мои мышцы. Я боялась этого места — места, где она умерла, — и не хотела его видеть, но знала, что должна. Только осмотрев его, я могла лучше понять, что тогда произошло, ведь я пришла сюда именно за этим — за полным знанием, за правдой.

Справа от меня, в глубокой извилистой лощине, протекала маленькая речка, еще не замерзшая посередине: на высоком противоположном берегу стояла дюжина деревьев, пораженных какой-то болезнью. Все они были мертвы, их голые, искривленные ветви угрюмо тянулись к небу. Река бежала между высоких заснеженных берегов и, миновав деревья, устремлялась под грубо сколоченный мост. За мостом, недалеко от подножия ската, которым была оборудована комната Марго, двор сужался и там была установлена ограда. Она предназначалась для предотвращения именно такого несчастного случая, какой здесь произошел.

Я подошла к решетчатой ограде, чтобы как следует ее рассмотреть. Она была сделана из оструганных брусьев, и в ней выделялась более светлая секция, где древесина еще не обветрилась; очевидно, кресло Марго пробило ее именно в этом месте. Я стояла там, не в силах унять дрожь, и представляла себе тот день: видела кресло на колесах, несущееся по скату, врезающееся в ограду — и Марго, выброшенную из него прямо на торчащие из воды камни. Вокруг все было тихо, но ко мне вплотную подступал страх. Я ощущала себя участницей этой трагедии, потому что в нее был вовлечен мой брат, и переживала так, словно несчастье происходило со мной.

Но мой мозг не переставал работать. Я потрогала рукой ограду, попыталась ее раскачать, испытывая на прочность. Она оказалась крепкой и устойчивой. Чтобы ее проломить, потребовался бы удар страшной силы; как могло нанести такой удар кресло на колесах? Нет, что-то тут не так.

Некоторое время я простояла в полной тишине, пытаясь разгадать тревожившую меня загадку, но внезапно тишина была нарушена.

К дальней стороне дома подъехала и просигналила машина. Я испуганно слушала, как хлопают дверцы машины, кого-то приветствует детский голосок, что-то произносит более низкий мужской голос. Наверное, сторож отворил дверь, потому что послышались еще более громкие приветствия, эхом отозвавшиеся внутри дома. Снова раздался детский голос; скорее всего, это была Адрия. Затем прозвучал высокий, несколько жутковатый смех, который, несомненно, принадлежал Шен, сестре Джулиана. Со слов Стюарта я знала, что во всем ее облике было нечто, внушавшее опасения.

Мак-Кейбы вернулись домой.

Я попыталась оценить обстановку. Конечно, не хотелось бы, чтобы меня обнаружили. Но ведь к дому ведут мои следы, которых вновь прибывшие не могли не заметить. Они знали, что к дому подошел человек, которому здесь нечего делать. Пока я обдумывала, как бы мне подостойнее удалиться или просто сбежать, задняя дверь дома отворилась и захлопнулась. Кто-то быстро шел по моим следам. Я обернулась и оказалась лицом к лицу с Джулианом Мак-Кейбом.

Стюарт прожужжал мне все уши рассказами о Джулиане, и я его сразу узнала. Он был именно таким, каким и описывал его Стюарт. С изящно вылепленной головой, с густыми черными волосами, преждевременно тронутыми сединой. Он всегда тренировался с непокрытой головой, надевая шапочку только на соревнованиях, как говорил мне Стюарт. Я увидела глубоко посаженные, необыкновенно голубые глаза, окаймленные сетью морщинок, какие бывают у людей, вынужденных щуриться, глядя на снег и солнце. Особый оттенок загара говорил о том, что в Мэне он ходил на лыжах. Его нос был прямым, подбородок несколько выдавался вперед, жесткая линия рта выражала недовольство и не предвещала мне ничего хорошего. Вся неприязнь к Джулиану Мак-Кейбу, едва ли не окончательно загубившего жизнь моему брату, пробудилась во мне с новой силой; комок застрял у меня в горле, я словно окаменела.

— Вы из Сторожки? — отрывисто спросил он. Я с усилием выдавила из себя:

— Меня зовут Линда Ирл. Мистер Дэвидсон на этой неделе пробует меня на должность горничной…

Я боялась, что мое имя покажется ему знакомым, но, по-видимому, оно ни о чем ему не говорило. Моя нелюбовь к лыжам и к Джулиану, заставлявшая Стюарта воздерживаться от разговоров о сестре, сослужила мне на этот раз хорошую службу.

— Понимаю. — Его недовольство моим вторжением было очевидным. Я решила, что он прикажет Дэвидсону уволить меня еще до того, как я успею приступить к работе. Но он сдержал свою неприязнь к непрошеному гостю и даже проявил некоторое подобие вежливости. — Я Джулиан Мак-Кейб. Мы увидели ваши следы, идущие к дому, вот я и вышел посмотреть, кто к нам пожаловал.

Рядом со мной он казался очень высоким; настроен он был крайне недружелюбно.