Прошел ровно месяц с тех пор, как Павла Рычагова вывели из камеры внутренней Лубянской тюрьмы, сковали за спиной руки, завязали глаза и, спустив по лестнице во двор, вместе с двумя десятками коллег по несчастью усадили на жесткое сиденье тюремного автобуса. Какие мысли могут проявиться в такие моменты жизни? Правильно – «Баста, карапузики, кончилися танцы!» Примерно через час (точнее сказать было невозможно), автобус остановился. После короткой заминки конвоиры стали по одному выводить подследственных и, не развязывая глаз, строить их на холодном октябрьском ветру вдоль обочины дороги. И только после этого повязки снимали.
Когда очередь дошла до Рычагова и он смог наконец осмотреться вокруг, он поначалу не поверил собственным глазам.
Напротив заключенных, оттеснив в сторону конвой НКВД, выстроились до зубов вооруженные бойцы в незнакомой61 Рычагову темно-зеленой, явно полевой, экипировке без знаков различия. Павел Рычагов бывал и в Испании, и в Китае; и по нарочито расслабленным позам, независимому виду и фамильярности, с какой эти люди держали оружие, мог предположить за ними большой боевой опыт, так сказать, близкое знакомство со смертью по обе стороны от мушки. Так как лица их были закрыты до самых глаз специальными масками, Рычагов не мог понять, как эти люди относятся ко всему происходящему, но, судя по опасливым ужимкам толпящихся в сторонке конвойцев НКВД (обычно до предела наглых), связываться с этими головорезами не желали даже они. На ум ему почему-то пришло сравнение со средневековыми ландскнехтами – профессиональными солдатами, ударной силой средневековых войн, неподсудными и неподвластными никому и подчиняющимися (и то ограниченно) только своему прямому нанимателю.
Но самое невероятное заключалось в том, что всесильный начальник следственной части НКВД СССР по особо важным делам майор ГБ Лев Влодзимирский, трепеща и бледнея, стоял перед старшим этих ландскнехтов, баюкая травмированную руку, из которой только что был выбит наган. А тот, широко расставив ноги, зачитывал этому мучителю и садисту, еще несколько минут назад всесильному и внушающему ужас, подписанный Берией и завизированный самим Сталиным62 ордер на его арест по подозрению в совершении множества преступлений, подпадающих под статью 193, пункт 17"б" Уголовного Кодекса РСФСР63.
Не успел Рычагов осознать, что бы это значило, как с него и его товарищей по несчастью сняли наручники (на Влодзимирского, наоборот, наручники были надеты). После этого бывших подследственных, превратившихся в граждан с неопределенным статусом, попросили пройти в автобус-кунг без окон, припаркованный на обочине, рядом с двумя большими восьмиколесными броневиками, и занять места «согласно купленным билетам». Немудреный юмор вместо смеха вызвал только у ничего не понимающих людей только кривые гримасы.
Уже направляясь к машине, Рычагов увидел в бесформенной толпе, в которую превратились смешавшиеся в кучу подследственные, не только своих «подельников» по делу «авиаторов» – Локтионова, Штерна, Смушкевича, Проскурова, Арженухина, Володина, Сакриера, но и свою жену Марию Нестеренко – и сердце его трепыхнулось, пронзенное острой жалостью. Мария была арестована двумя днями позже него «за недонесение», и жизнь в камере центральной тюрьмы на Лубянке уже успела наложить на нее свой отпечаток. Спина ее ссутулилась, а лицо стало бледным и застывшим, каким-то каменным, и только глаза горели на нем лихорадочным блеском и все время двигались, словно кого-то выискивая. Конечно же, она высматривала его – ведь до сей поры свидеться им не удавалось. При этом она чуть шевелила губами и даже не пыталась заправить обратно выпавшую на лоб из-под платка прядь непослушных волос, намного отросших. Маша – жесткая, волевая и уверенная в себе! Сейчас, в этом бесформенном одеянии, в сером платке, потерянная и отрешенная, она была мало похожа на себя прежнюю. И тем сильнее разгоралось в сердце Рычагова желание защитить ее, согреть, спасти, сделать прежней отважной летчицей, способной дерзко бросить вызов пространству и времени…
Конечно же, Рычагов приостановился, нарушая строй и хотел было уже крикнуть: «Маша!» Но тут она и сама его заметила. И тотчас лицо ее изменилось – словно невидимый художник легкими мазками принялся расцвечивать его. Оно потеплело, ожило – и вот уже невольная улыбка проступила на нем; вся она подалась навстречу мужу, неслышно, словно боясь поверить, шепча его имя…
Особого времени на размышления у Рычагова не было. Он смог только протолкаться поближе к жене, и уже при самой посадке ему наконец удалось взять ее за руку, почувствовав в пожатии ладони всю гамму чувств, обуревавших ее. Это была и безмерная радость, что они встретились, и удивление превратностям судьбы, проявления которых они могли только что наблюдать, и безмерная любовь, и благодарность, и робкая надежда… Они избегали смотреть друг другу в глаза, и только руки их вели безмолвный разговор. И головокружительное ощущение этого мимолетного короткого счастья заставляло этих двоих острее ощутить всю ценность жизни, преданности и любви. Кто знает, что будет с ними потом? Пока же эти двое наслаждались коротким мгновением, подаренным им судьбой, и избегали загадывать что-либо на будущее.
Благодаря тому, что они так и не размыкали рук, им как бы ненароком удалось примоститься рядышком на одном сидении. Однако, как вскоре оказалось, все это были напрасные хитрости. Конвоиры, усевшиеся у выхода, не собирались ни в чем препятствовать своим подопечным до тех пор, пока те не пытаются встать с мест, что-нибудь выкрикивать, и вообще всячески «нарушать порядки». Наконец все расселись, дверь закрылась, отрезав находящихся внутри людей от солнечного света; с тихим урчанием завелся мощный двигатель – и автобус, сопровождаемый бронетранспортерами, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее стал разгоняться по пустынной дороге. Только сейчас, сидя в относительном комфорте рядом с теплой, прижимающейся к нему Машей, Рычагов, вспомнив предшествующие моменты, вдруг осознал, что «ландскнехты» поместили Влодзимирского не в автобус с его бывшими подследственными, а бесцеремонно затолкали в один из своих броневиков…
Несмотря на довольно большую скорость, которую развивал автобус, ехать пришлось достаточно долго, никак не меньше шести часов. Все это время супруги обменялись лишь несколькими фразами:
«Ну как ты?»
«Я хорошо, а ты?»
«И я в порядке…»
«Что же теперь?»
«Не знаю, но мне кажется, что все будет хорошо…»
Они не говорили о своих чувствах. Они не жаловались друг другу на свои лишения. Если судьбы будет милостива, то они еще наговорятся всласть… А пока забитый до отказа автобус не располагал к нежным излияниям.
Когда же они наконец прибыли на место, Рычагову пришлось еще раз впадать в состояние, близкое к шоковому, потому что приехали они на аэродром. Однако на привычные Рычагову аэродромы это место походило мало. Еще издали, во время приближения, аэродром дал знать о своем существовании странным высоким свистящим гулом и сокрушающим грохотом стартующих на форсаже машин, нехарактерным для аэродромов поршневой авиации. Впрочем, автобус с подследственными остановился в стороне от летного поля, по большей части заполненного остроносыми летательными аппаратами – из-за высокого забора виднелись только многочисленные кили хвостового оперения с большими красными звездами… Но все же самой выдающейся частью пейзажа являлась огромная угольно-черная громада портала с многочисленными каналами – местным она уже изрядно примелькалась, но для Рычагова и его товарищей эта штука выглядела до предела странно, так что они, не в силах удержать любопытство, несмотря на принизывающий холодный осенний ветер, то и дело вытягивали шеи, пытаясь разглядеть получше господствующее над местностью странное образование.
Знакомство с аэродромом было шапочным. Сразу после выгрузки из автобуса подследственным объявили о том, что их дела переданы в ведение совместной следственной группы, причем слова «Российская Федерация», «ФСБ» и «Экспедиционные силы» звучали для них малопонятной абракадаброй. После этого объявления они были разбиты на группы «по принадлежности»: авиаторы отдельно, работники ГАУ отдельно, гражданские отдельно; рассажены в микроавтобусы без окон и отправлены через портал в двадцать первый век. Если в 1941 году объект Красновичи представлял собой полноценную авиабазу, то в двадцать первом веке на этом месте находилась только транзитная ВПП обеспеченная аппаратурой взлета и посадки, а также подъездные пути для переправки грузов на ту сторону.
Рычагова не разлучили с супругой, вопреки его ожиданиям. До того, что они все время находятся рядом друг с другом, казалось, вообще никому нет дела. И эти двое даже боялись поверить такому счастью. Они по-прежнему перекидывались лишь короткими фразами, опасаясь слишком эмоциональными разговорами спугнуть свою удачу или привлечь ненужное внимание…
Езда сквозь темно-серый мрак «портала» внушала непривычному уму подсознательный мистический ужас, с которым, впрочем, успешно боролось сознание, говорившее о том, что в этом мрачном облаке нет ничего опасного, ведь его активно используют для перемещения. И потому очень скоро древний первобытный страх неизвестного сменялся на некое трепетное благоговение и любопытство. Маше, правда, не так быстро удалось преодолеть страх перед «дырой» – во время преодоления портала она сильнее прижималась к мужу, и он чувствовал, как она дрожит, и поглаживал ее по плечу, пытаясь успокоить, хотя, конечно, ему и самому было все еще немного не по себе.