Глава 2

Дни стоят нынче морозные, но ночи — того хуже. Когда тьма опускается, греет лишь кровь, текущая по жилам. День короток, а ночь длинна. Переживать ее каждый раз — то еще испытание.

Там, где властвует холод, соседствует страх. Глаза прикрыть без боязни нельзя, еще тревожнее — когда закрывает их кто-то другой. Цена сну не много ни мало жизнь, это наша кровавая дань, которую мы, сами того не желая, платим зиме.

Сначала она принялась за наших детей. Первым погиб первенец Серелуны — щенок, не успевший открыть глаза. В ушах стоит ее рев — отчаянный крик, который пронесся по лесу до самой Живой полосы. Потом была старая Нарда, что стала мне второй матерью.

Смерть подступала, и с каждой ночью нас становилось все меньше.

Надвигался холод, становясь все крепче и крепче. Каждый раз лето становилось все короче, а зима — могущественнее. Пока не пришла та, которой нет конца.

Поглотила зима, подмела да окрасила Айсбенг сплошь в белый цвет. Мелькают лишь одни вековые хвойные деревья, да серебрится под ногами снег. Еловые ветви не защищают от нещадного ветра, не прячут от снега, оседающего на шерсть. А до земли под ногами далеко — ее покрывает толстый слой вековой мерзлоты.

Быстроногим коням в ледяной айсбенгской пустыне нет места. Вместо бешеной скачки — увязанье в снегу, вместо стремени — деревянные снегоступы. Люди Таррума идут на таких легко, я же — то и дело проваливаюсь, падаю, цепляясь за корни.

После стычки с Тошом настроение в лагере только упало. Кто-нибудь да взял бы за шкирку, да выкинул меня к красноглазым, но никто не решается. Смотрят-смотрят, кривятся, да не могут отважиться под взглядом темных глаз норта.

Но за мной следят. Следят за каждым вздохом и шагом. Хотя на двух ногах да по снегу мне далеко не уйти…

С каждым падением все больше я злюсь. Так и хочется сломать снегоступы. Кольцо на руке крутить пытаюсь, но оно словно приросло, прилипло, и не снять его мне никак.

Зато у Тоша топор увидала. Такой взять… раз! И вот она свобода, родимая…

И жду. Жду, когда отвлекутся да отвернуться. Но до Живой полосы воли мне не видать.

То и дело ловлю задумчивый взгляд Ларре. Норт смотрит, а взор его словно парализует, и от глаз холодных его мне деться нельзя никуда.

От тяжелой дороги к вечеру я чувствую себя настолько усталой, что засыпаю, упавши в снег. Охота и та не выматывает столь сильно. А еще бодрствовать днем не привыкла, пока светит солнце — пора человека, волк же — порождение ночи.

Просыпаюсь, лежа на еловых лапах. Рядом — костер, и даже запаху гари рада. Без теплой шкуры мне тяжело, и огонь превращается в верного друга. Кто-то меня перенес, я думаю, Ильяс — иной бы побрезговал.