— Девочка, а как же волки твои?.. А Китан? Не уж-то не в силе?

Я горько смеюсь. Хочу плясать от тяжести этой.

— Китан мертв, — опускаю глаза.

— Ох, девочка! — всплескивает Заряна руками. — Да как же так, а?

«Да как же так?», — звучит у меня в голове. Как мог мой самый сильный и крепкий волк уступить чужаку? Почему погиб хозяин земель, а не наказан за дерзость чужак? Что за напасть…

Как же так?..

Больше мы ни о волках, ни о людях не говорим. Заряна берет в руки гребень, из дерева, с изящной резьбой. Прикосновения человека мне вынести нелегко, но мириться с ними приходится, как бы ни хотела я зарычать.

Заряна ругается, нещадно деря мои длинные волосы. Ее пальцы ловко распутывают колтуны, вытаскивают застрявшие хвойные иглы и тонкие ветки. От боли вырывается рык, раздается скрежет зубов — это я держусь, чтобы не вцепиться ей в руку.

Затем ставит катку с теплой водой. Трет кожу мне с мылом, до красноты. Моет волосы, смывает с них грязь.

— Этакие у тебя волосья… — приговаривает она. — Столько времени отходила, а жира на них нет. Волчица — одно слово.

Когда эта изящная человечья пытка кончается, хозяйка дает мне другую одежду. Тоже свободную, но из ткани помягче, не режущей столь сильно мою непривычную нежную кожу. После нерешительно говорит:

— Девочка, не знаю, что за дела привели кобриских господ к нам в Айсбенг, того Пересвет мне не сказывал. Но, может, тебе он это не утаит да и поведает, пока мужи эти париться будут. А ты не серчай на нас, старых… Не хотели мы зла для вас, хоть звери вы дикие…

Слезы женщины во мне не вызывают жалости. Но трогают — не хочу видеть ни тени печали на ее старом лице.

Возвращаемся в дом. Мужчины поднимаются с лавок и идут в баню. Вижу старосту: Пересвет после разговора с чужаками весь осунулся и будто бы постарел. На меня смотрит и горько так произносит:

— Не хотели беды да сама нашла она нежданная… Теперь уж и не выгонишь никак — столько дел натворили.

— Расскажете? — прошу.

— А что бы не рассказать… Теперь уж. Кто знал, что поганец без шкуры увидит вас?.. Эх, — взмахивает староста рукой. — Поздно все…

Он замолкает, собираясь с тяжелыми мыслями.

— Когда пришли люди с материка, сразу вздумал, что добра от них не дождешься. Коней расседлали да овса им оставили — велели нам приглядеть. Самих же есть — накормили, спать — уложили. Баньку вон, как сегодня, им натопили. Много их было — целый отряд. Ни то что сейчас осталось. Но ни тогда не сейчас не можем перечить. Сама пойми: кобринцы! Если бы не их император, с голоду бы у нас померли все. И вы бы померли — вам-то тоже перепадало. С нас платы за все никто не просил. Условие-то одно было: за провизию оказать помощь имперцам, если попросят. Мы посмеялись тогда. Какой от нас может быть прок! В Айсбенге-то… А недавно пришел этот отряд. Так вот, хотели они дело темное провернуть.

— Что за дело? — тихо спрашиваю у замолчавшего старика.