Я сделала еще один срез с нетронутого края голени, подписала и упаковала его. Если нога останется не идентифицированной, то впоследствии я могла бы провести гистологический анализ для более точной оценки возраста. Однако микроскопический анализ придерся подождать. Снимки были сделаны экспертами в Шарлотте, так что опоздание было солидным.

Я снова упаковала ногу и отдала ее курьеру, отвечающему за них, и продолжила работу, как и в предыдущие четыре дня, идентифицируя останки. Часы летели, а я сортировала тела и части тел, исследуя самые мельчайшие детали. Я не замечала как другие приходили и уходили, как дневной свет в окнах стал сереть.

Я совсем потеряла счет времени, пока не подняла голову и не увидела Райана, укладывающего в кучу сосновые ящики в дальнем углу пожарной станции. Он подошел к

моему столу с таким серьезным лицом, которого я раньше не видела.

— Как дела? — спросила я, опуская респиратор.

— Скорее рак на горе свиснет, чем мы все это отсортируем.

Его глаза были усталыми и под ними обозначились темные круги, а лицо стало таким бледным, как обескровленная плоть лежащая на моем столе. Это меня шокировало. Затем пришло понимание. В то время как моя грусть касается незнакомых мне людей, его боль была личной. Они с Бертраном были напарниками почти год.

Мне хотелось сказать ему что-нибудь успокоительное, но в голову лезла только одна фраза: «Мне так жаль Жана!»

Он кивнул.

— Ты в порядке?

Он расслабил сжатые челюсти.

Я вышла из-за стола, чтобы взять его за руку, но тут мы оба уставились на мою протянутую руку в окровавленной перчатке.

— Стоп, Квинси, никаких рукопожатий.

Комментарий снял напряжение.

— Испугалась, что ты прикарманишь скальпель, — улыбнулась я, схватив инструмент.

— Тайрел сказал, что ты свободна.

— Но…

— Уже восемь вечера. Ты здесь 13 часов.

Я взглянула на часы.

— Встретимся за этим храмом любви и я помогу тебе с расследованием.