Любовь нечаянно нагрянет…
Мой друг Саша Лебедев предыдущей весной – перед тем, как удалиться в советскую армию, чтобы, думаю, окончательно подорвать ее боеспособность, – зашел ко мне на работу с двумя девочками. Девочки оканчивали десятый класс, и официальным предлогом нашей встречи стала Сашина искренняя озабоченность их будущим и особенно последующим поступлением в институт. Тот факт, что обе были удивительно – даже по высоким московским меркам начала 80-х – хороши собой, делал Сашину заботу еще более искренней.
Саша попросил меня рассказать девочкам о тяготах вступительных экзаменов по русскому языку и литературе, причем беседа эта непременно должна была состояться у него дома, где – вот ведь совпадение! – как раз в тот вечер не было родителей. Домашний уют, с Сашиной точки зрения, являлся важным элементом продуктивного общения.
Одна из них стала его женой, другая – моей.
Я, впрочем, о нашей первой встрече с Алёной скоро забыл, оттого что она не проявила ко мне (как и к поступлению в институт) никакого интереса, да и вообще я в то время жил с другой, намного взрослее и опытнее этой похожей на олененка красивой десятиклассницы. Скоро в мою жизнь вмешался Комитет государственной безопасности, и на какой-то момент стало не до девушек. Тут-то я снова встретил Алёну.
Я узнал ее не сразу: она стала еще красивее, еще ярче и выглядела еще моложе своих семнадцати лет.
Я шел по Пушкинской площади в сопровождении гэбэшников, московский август близился к концу, отдавая городу последнее летнее тепло, и – как обычно перед сменой сезонов – воздух был напоен предвкушением скорых перемен: спешащих москвичей и гостей столицы ждали новые школы, новые рабочие места и новые послелетние знакомства. Я – как и положено большим политическим деятелям – наверняка думал о чем-то важно-державном, но тем не менее заметил идущую навстречу красивую тоненькую девочку, неумело покачивавшуюся на высоких каблуках-шпильках. Мы встретились взглядами, прочли в глазах друг друга обещание будущего счастья… и я пошел дальше, понимая, что не могу сейчас никого пустить в свою жизнь.
Не тут-то было.
– Олег? – окликнула меня девушка. – Радзинский? Вы Олег Радзинский?
Я признался: это я. Не врать же.
Через много-много-много лет итальянский поэт и сценарист Тонино Гуэрра преподал мне урок, как действовать в подобных обстоятельствах, когда не хочешь признаваться, что ты – это ты: мы писали с ним сценарий фильма “Парад-алле” у него в Пеннабилле и, истощенные творчеством и трудностью общения – Тонино не говорил по-русски, а я по-итальянски, и его бедная жена Лора переводила нам друг друга с пулеметной скоростью, – пошли гулять по городку.
Когда мы проходили главную площадь перед старой церковью, на ней остановился автобус с итальянскими туристами, шумно высыпавшими поглядеть на окрестные достопримечательности. Тонино заторопился, но одна туристка внимательно к нему присмотрелась и побежала к нам.
– Пиу велоче, пиу велоче, – заторопил меня Тонино, ускорив шаг.
– Синьоре! – закричала туристка. – Синьоре, вой – Тонино Гуэрра?
– Но! – закричал в ответ Тонино: – Ио соно суо фрателло! (Я – его брат!)
Я не сказался тогда своим братом, и мы с Алёной долго говорили – о прошедшем лете, об общих друзьях, о ее планах – под неусыпным, но довольным оком моих сопровождавших. Их эта ситуация радовала, поскольку, как люди опытные, они понимали: когда тебе двадцать с небольшим, никакая политическая борьба не может соперничать с красивой девушкой. Значит, на сегодня можно расслабиться.
Так мы говорили о всякой ненужной ерунде, а наши глаза в это время договаривались совсем о другом.
Я взял у Алёны ее номер телефона, пообещав позвонить через два дня – в пятницу, и мы попрощались. Я смотрел, как она уходит, покачиваясь на каблуках – черноглазая тростинка, и внутри у меня что-то словно оторвалось, словно уходило вместе с ней.
Алёна уже почти дошла до подземного перехода, когда я окликнул ее.
Она остановилась, подождала.