– Мы ничего не готовили. Я совсем не умею готовить. Поэтому папа и нанял миссис Ллевелин, – выдала я совершенно некстати.

Бретуэйт шумно втянул носом воздух и посмотрел на меня, как на старую больную собаку, уже неспособную контролировать свой кишечник. Он поднялся и принялся ходить кругами по комнате.

– Тем не менее, – сказал он, – нам не нужно, чтобы вы напрягались. Мы ничего не добьемся, если вы будете напрягаться. Почему бы вам не прилечь? Попытайтесь расслабиться.

– Я не хочу расслабляться.

– Ну, что же. Я не могу вас заставить.

– Если вам так хочется, чтобы я расслабилась, может быть, вы меня загипнотизируете?

– Я не занимаюсь такой ахинеей, – ответил он. – И в любом случае я уверен, что вы не поддаетесь гипнозу. Вы из тех, кого называют невосприимчивыми. Вам невыносима сама мысль о том, что я узнаю все ваши тайны.

Я сказала, что у меня нет никаких тайн.

– У всех есть тайны. Давайте вы мне откроете какую-нибудь вашу тайну, а я вам открою свою. Quid pro quo [15].

– Если я вам открою какую-то тайну, это будет уже никакая не тайна, – сказала я.

Бретуэйт остановился у двери. Я подумала, что он сейчас распахнет дверь и велит мне выметаться. Но он лишь по-турецки уселся на пол ко мне лицом. Я ощущала себя заложницей.

Чтобы увести разговор от моих предполагаемых тайн, я поставила сумку на пол и сняла туфли. Без них я почувствовала себя голой и беззащитной. Я осторожно прилегла на диванчик. Потом вспомнила, как Бретуэйт описывал Веронику, напряженно прилегшую на тот же диванчик, и я, чтобы не уподобляться сестре, небрежно свесила руку на пол и запрокинула голову.

– Снежная королева оттаяла, – прокомментировал Бретуэйт, даже не пытаясь скрывать сарказм.

Я пристроила голову на подлокотник и уставилась в потолок. Только теперь я заметила, что потолочный карниз проходит только по трем стенам. Над одним из окон расплывалось пятно, похожее на медузу горчичного цвета. Я с детства не люблю медуз. Когда я была совсем маленькой, я наступила на дохлую медузу на пляже в Пейнтоне. Я до сих пор помню противное ощущение, когда босая нога погружается в вялое холодное желе. Я тогда жутко перепугалась, и мне еще несколько месяцев снились кошмары, в которых меня пожирали эти полупрозрачные студенистые существа. Я не сомневалась, что эта подробность наверняка заинтересует Бретуэйта, так что, когда он спросил, о чем я думаю, я ответила, что вспоминаю наш разговор на прошлой неделе.

– Да, удовольствие от уздечки, – сказал он. – Я был уверен, что мы непременно вернемся к уздечке. В прошлый раз вы употребили весьма интересное слово.

– Какое?

– «Возбуждение». Вы сказали, что эта уздечка вас возбуждала. Вы рассказывали о своих детских переживаниях и употребили недвусмысленное сексуальное слово. Кстати, французское frisson – «возбуждение», «дрожь» – происходит от латинского frigere, что означает «холодный». Или фригидный. Возможно, Ребекка, вы бессознательно мне сообщили, что вы фригидны.

Да, чего-то такого и следовало ожидать. Всем известно, что психотерапевты придают чрезмерно большое значение сексу. Я всегда полагала, что одна из причин, по которым люди приходят в эту профессию, заключается в том, что она дает право задавать неудобные вопросы. Я не виню этих людей. У меня еще не было настоящего секса, но это не значит, что он меня совершенно не интересует. Я ни в коем случае не умаляю важности сексуального опыта в человеческой жизни. Именно бедные зациклены на деньгах. Богатые никогда о них не говорят. Точно так же именно обделенные в плане секса больше всех им одержимы.

Хотя меня лично совсем не задели слова Бретуэйта, Ребекка никогда не призналась бы, что страдает подобным расстройством.

– Уверяю вас, это не так, – сказала она.