— Ну ты вспомнила, — усомнилась я. — Мы же развелись пять лет назад и встречаемся только по делу. Это раз. У нас нормальные отношения, зачем ему делать мне гадости? Это два. И потом, ты же знаешь этого тюфяка. Более мирного и слабохарактерного мужчины в жизни не встречала. Это три.

— Да, правда, — согласилась Кира. — Ленька тюфяк. Не то что мой Мишенька, настоящий русский медведь — сильный, отважный, благородный… — Кира мечтательно закатила глаза.

Я тактично промолчала. Видела я этого жирного лысого медведя, боящегося как огня своей медведицы.

— Давай, Лиль, я помогу тебе убраться, — неожиданно предложила подруга. Неожиданно потому, что я прекрасно знала неприязнь Киры ко всякого рода хозяйственным делам. Предложение подруги меня несколько насторожило.

Кира взяла меня за руки и почти насильно усадила на развороченную кровать. Она просительно заглянула мне в глаза и трогающим до слез тоном произнесла:

— Только ты можешь меня понять, только ты, моя лучшая подруга. Родители постоянно читают мне нотации, требуют, чтобы я немедленно вышла замуж за хорошего мальчика из порядочной еврейской семьи. — Кира тяжело вздохнула. — А самому молодому из приличных мальчиков, Науму Ефимовичу, уже пятьдесят четыре. У него диабет, больная печень и мамочка, с которой он советуется по любому поводу. Посуди сама, ну как тут жить? — Кира распахнула огромные глаза, в которых читалась неизбывная скорбь.

— Да… — неопределенно, но сочувствующе протянула я, все еще не понимая, к чему она клонит.

Наконец Кира приблизилась к цели своего монолога.

— Понимаешь, родители вернулись с дачи, а я… Словом, нам с Мишей негде… Короче, могла бы ты уступить квартиру, а я тебе помогу убраться?

Я обреченно кивнула. Меня так и подмывало спросить, помогла бы она мне, в случае если бы ей ничего не было надо. Но я удержалась. Мне все-таки уже тридцать, и я прекрасно знаю, какие вопросы надо задавать, чтобы потерять друзей.

Липкая жара навалилась на меня, когда я вышла из подъезда. Лишь десять шагов — и я включила в машине кондиционер, и с наслаждением стала ловить прохладные струи воздуха.

Надо заехать на работу, забрать кое-какие бумаги, встретиться с шефом, показать ему текст доклада. Из-за этого мне пришлось надеть костюм и туфли. Теперь передвижение по расплавившемуся, мягкому асфальту улицы, среди пышущих жаром каменных стен превращалось в тяжкое испытание. Я сочувствовала водителям, которые глотали горячий воздух, открыв окна и люки машин. Но с тех пор как Москва превратилась в одну гигантскую транспортную пробку, движение по городу стало просто пыткой.

Моя сумка осталась почти не распакованной. Я бросила туда еще шорты и майку, с нетерпением ожидая момента, когда можно будет содрать с себя деловой костюм и скинуть туфли.

Шеф был просто душка. Ему все понравилось, он все одобрил. А может, у него просто не было сил меня критиковать. Он поминутно вытирал лицо большим клетчатым платком и маленькими глотками цедил холодную негазированную минералку.

— Роскошно выглядишь, — отметил шеф, — свежа, как цветок лотоса, ни капли пота на лбу. А ведь на улице, — он привстал и глянул на термометр за окном, — батюшки! Тридцать семь! Просто Африка какая-то! Хотя тебе-то что, генетически родной климат!

Я не стала разубеждать его и сообщать, что тоже страдаю от жары. В конце концов, должна же я отличаться от всех хотя бы чем-то!

— Как там Абдул Азиз? — поинтересовался шеф. Их связывала та дружба ученых, которая вырастает из научной переписки и встреч на конференциях. Они ревниво следили за успехами друг друга, но шеф утверждал, что соперник находится в гораздо более выигрышных условиях.

Я помолчала, соображая, что сказать, чтобы не пуститься в пространные пояснения и не разрыдаться. Наконец я собралась с духом и сказала:

— Виктор Федорович, Абдул Азиз… Он умер.

Шеф непонимающе уставился на меня: