Сейчас столы поставят обратно к стеночкам, а последние жующие увидят, кто будет входить в операционную. Широкая двустворчатая дверь, на виду, тоже прямо здесь. Скоро, если операции под общим наркозом, оттуда будет слышна болтовня пациенток. Кто ругается, кто молится, – врачи ко всему привыкли.

– Когда пойдёшь? – Вита кивает на широкую дверь, подсаживаясь к нам с новенькой девочкой, мы молча допиваем чай. Каша на тарелке девочки нетронута. – Хочешь колбасы? – Вита через секунду приносит кусок. – Я так хочу есть! Колбасу люблю, вообще! А меня всё время тошнит, прикинь. – Витка рассказывает девочке, я-то наслышана про её диагноз.

Девочка пытается улыбнуться, но уголки губ начинают дрожать. Коридор почти пуст. Вита наклоняется, утешая вполголоса:

– Не реви, ты чего? Ну, залетела, бывает! Зря, конечно, дотянула, можно было микроаборт сделать – и делов-то!

Девочка сдерживается из последних сил, шепчет:

– Я всё думала, что он меня любит и всё у нас будет хорошо. А маме было страшно сказать. У меня мама, знаешь, какая строгая.

Вита усмехается, кивая на дверь операционной:

– Так чё, сегодня пойдёшь? А чего тогда тебя не готовят? Пора уже.

– Завтра, наверное, сегодня ещё анализы и к психологу сходить надо. – Девочка пожимает плечами:

– А! К психу! – Витка хохочет, – станет тебя лечить, что надо ребёнка оставить, подумать там, всякую фигню, – она вставляет матерные привычные словечки. И вдруг перескакивает. – А у твоих родаков деньги есть?

Девочка смущается ещё больше:

– Да, мама хорошо зарабатывает.

Витка, как будто не слушая, уже кричит в ближайшую открытую палату:

– Девчонки! Чай не с чем пить!

Через минуту она ломает шоколадку, заворачивая половину в фольгу и подсовывая бабе Нате, стирающей крошки с соседнего стола. Так, мимоходом.

Девочка уже не плачет, грызёт дольку и смотрит в окно.

– Ну, не знаю, – Витка вытягивает из себя затаённое, – если деньги есть, чё не родить-то? Всяко тебе и учиться дадут, и нянчиться будут, – жалость уже улетучилась из её круглых глаз, – поорут-поорут, потом сами же коляску купят, всяких ползунков, и «утю-тю» ляльке будут делать.

Она беспощадно дохрумкивает шоколад, презрительно щурясь на девочку:

– Хотя, конечно, я тоже не стала рожать так рано, залетала-то по пьяни, мало ли чё. А тут пришла, думаю, снова аборт сделаю – некуда мне с лялькой, – слова выскакивают сами собой, – мать пьёт, всех бичей домой таскает, там же зараза одна.

Мне неудобно, будто я подслушиваю чужие, затаённые мысли, подсматриваю чужую жизнь, но уйти из-за стола просто так не могу. Девочка округлила ротик, пытаясь сказать что-то в утешение.