Новые случаи смертей в усадьбе опять вокруг тебя. Слуга кому еду носил? Лекарь кого лечил? Теперь не отвертишься.

Я молчал, только с каждым словом исправника челюсть раззявливась все сильнее, приближаясь к столу. Аргументы железные, ни с чем не поспоришь, пытаться оправдываться — только глубже увязнуть.

— Ну что, теперь к главному перейдем. Говоришь у вокзала не ты конфликт начал? Как же так, а я вот совсем другое вижу. Тебя как генерала встретили, на мобиле, только без оркестра. Дружески по плечу похлопали, корректно и вежливо, а ты? Раз — нагрубил, два — валяться начал, не как аристократ, а словно какая пьянь подзаборная. Лицом Гавриилу Арнольдовичу большой палец на ноге ушиб. Плохо тебя, Боря, манерам учили. Немыслимое дело — сыновьям графа Собакина дулю под нос. В отсталой Европе за такое бы сразу на кол.

Надо инициативу перехватывать, только как?

— А нельзя другое видео посмотреть, это издалека и разговора совсем не слышно.

— Нет, Боря, это единственная сохранившаяся запись. Не перевелись еще неравнодушные граждане.

Исправник продолжил, — Ладно, это все мелочи, пусть не подумал, оступился, понять трудно, но можно. А вот это падение твое, это очень серьезно. Это покушение не просто на сына нашего Светлейшего. Это ты на саму власть руку поднял, на руку, которая не только тебя кормит, а всю нашу южную вольницу.

— Это была дуэль, и не я ее начал.

— Ты отказался от дуэли, громко и при всех, — выпалил исправник и поднял вверх указательный палец.

— Вы же сказали, нет записи, где разговоры слышно.

— Ах, вот ты как заговорил? А показания свидетелей ты учел?

С моей стороны тоже свидетель есть, но я его не привлеку даже на плахе.

— Я не виноват, что упал. Анама кончилась.

— А это еще проверить надо, сама она кончилась, или ты так момент подобрал.

— Ничего я не подбирал, я, можно сказать, первый раз в жизни в воздух поднялся…

Исправник перебил, — Дело мне просто видится. Завидовал братьям Собакиным, так? У них богатство, знатность и мобиль есть. И красивые девочки с ними дружат. Скажи, давно задумал напакостить или, скажешь, опять просто кушать хотел? Ладно, можешь ничего не говорить, а я за тебя уже все написал, и признание, и прошение о помиловании. Наш же граф, он не изверг какой. Поворчит-поворчит и простит.

Немного подзавис от такого поворота, на стеб похоже или дешевый развод, но говорит серьезно, уверенно. Ан нет, в уголках глаз тщательно скрываемое торжество. Это концерт, только не понятно, для меня или для кого-то еще. Если концерт, то в нем может участвовать несколько инструментов.

Подписывай бумаги и иди в камеру, как раз сейчас у заключенных обед. Ты же не хочешь обед пропустить? До завтра посидишь, а там и решении канцелярии поспеет.

— А почитать как же? Отец учил, что бумаги, это серьезное дело, надо сначала все изучить. А если не понимаю чего — надо у знающих людей спрашивать. Вот слово — аффекта, совсем незнакомое. Не знаю я такого.

Видя, как я кручу исписанную кипу, исправник не выдержал: