Курить в присутствии дымившего папироской командующего он не смел и тяготился затянувшейся беседой. Но мысль прервать ее, не уяснив необходимых мнений о создании 3‑й армии, представлялась невероятной.
Сверчевский это понимал и, как ни приятен был разговор с подполковником, затягивать его до бесконечности тоже не собирался.
— Вам так и предстоит доложить: генерал Сверчевский не располагает достаточными сведениями, дабы быть определенным… Существуют армейские проблемы, которые, увы, решаются экспериментально.
Он остался недоволен своим ответом. В идеальной военной структуре подобное экспериментирование вряд ли допустимо. Но идеальные механизмы функционируют только в его воображении.
Из далеких, очень далеких времен — курсы «Красных коммунаров», Тамбов, академия двадцатых годов? — всплыла чья–то лукавая физиономия: не давай начальству советов, самого заставят выполнять… От его разве советов зависит? Не от его, — легче?
Он сидел, зажатый двумя богатырского сложения генералами, на приеме, который давался Главкомом Войска Польского Роля–Шимерским в честь командующего 3‑й армией. Справа — начальник Главного штаба ВП генерал Владислав Корчиц, слева — генерал Станислав Поплавекий, принявший 2‑ю армию. Между ними он, командующий 3‑й армией Кароль Сверчевский.
Генерал Корчиц шептал ему в ухо утешительные слова, генерал Поплавский шептал в другое. Корчиц называл «Карлушей» (они знакомы с двадцать первого года по курсам «Красных коммунаров»), Поплавский — «Карлом Карловичем» (знакомы с тридцать девятого цо Академии имени Фрунзе). Смысл был одинаков: не кручинься, и на твой век войны хватит.
Роля–Жимерский самозабвенно изображал перспективы Войска Польского: еще одна армия, потом — фронт, потом… Имея такого выдающегося мастера по войсковым формированиям, как «шановны» [79] генерал Кароль Сверчевский…
Сверчевский, уныло глядя на изящные чашечки кофе — Роля–Жимерский полонизировал стиль Люблинской ставки — думал, что рюмашка родимой сейчас пришлась бы больше по душе. Думал он и о тех причинах своей тоски, о которых полные сочувствия к нему соседи и не подозревают.
Главком закончил тост и спросил, нет ли у Сверчевского каких–либо просьб. Сверчевский сказал, что относящиеся к 3‑й армии вопросы он обсудил с Корчицем и готов незамедлительно вернуться к себе, в Томашув.
Едва Сверчевский вылез в Томашуве из «виллиса», ему доложили: из батальона, расквартированного за городом, вчера дезертировало восемь человек, сегодня — двенадцать.
Командный состав батальона насчитывал единственного офицера, два дня назад прибывшего из Рязанского училища.
Переходя с «товарища генерала» на «пане генерале», прижав к туловищу слегка дрожавшие руки, он пытался обрисовать обстановку, заранее признавая свою вину.
— Обойдется, сынок. Прикажи собрать людей.
Пока батальон строился, на лужайке появился босой мальчуган с костлявой коровой. Сверчевский обнял мальчика за плечи, повернулся к солдатам.
— Мы воюем, чтобы осенью дети не ходили босыми, не пасли коров, а были сыты и учились в школе… Больше мне вам нечего сказать.
Занеся ногу в «виллис», бросил:
— У кого кишка слабая, пусть драпает. Но оставит оружие. Оно нам потребуется.
Дезертирство он сумел одолеть. Не только речами; трибунал судил без снисхождения.
Однако скомплектовать армию не удалось: не хватило резервов, недоставало офицеров. Эксперимент не увенчался успехом. Сформированные части влились во 2‑ю армию. Сверчевский снова принял командование над ней, понимая, что минувшие два месяца были не напрасны: Поплавский наладил занятия, воспользовавшись учебными разработками 1‑го Белорусского фронта (Главнокомандование Войска Польского еще не успело их подготовить).