В каюте воцарилось молчание. Ужин закончился, и Анна могла бы встать и попрощаться, но оставалось последнее, что мучило её и требовало разрешения. Это – оскорбление, то неосторожное слово, которое она бросила капитану по-французски, полагая, что он её не поймёт. Сказанное в порыве гнева, это слово жгло её гораздо больше, чем та обида, которую нанесли ей. Отец, воспитавший их, никогда не позволял оскорблять слуг и других людей, стоявших ниже по положению. Если кто-то из детей допускал высокомерие или грубость, то бывал наказан. Анна с младенчества усвоила, что и титул, и богатство, и положение – это то, что прилагается к человеку, но не есть сам человек. Оно могло меняться: приобретаться либо теряться, но сам человек оставался неизменен. Не менялись его совесть, доброта, честность, способность любить и прощать. Поэтому, оскорбив капитана, она чувствовала внутреннюю грязь, нечистоту, и это нужно было исправить немедленно.

Подняв голову, она взглянула открыто и прямо и очень искренне сказала:

– Простите меня.

– Что? – не понял капитан.

– Простите меня за оскорбление.

Он замер, по-видимому, смешавшись. Анна приготовилась, что он ответит ей в своей обычной насмешливой манере, и заранее согласилась принять всё, что бы он ни сказал. Но неожиданно капитан встал, подошёл к ней и мягким жестом взял её за руку:

– И вы меня простите.

Она растерялась. Капитан смотрел на неё очень ласково, ожидая ответа.

– Я на вас не сержусь, – наконец, проговорила она.

– Вы не считаете меня врагом?

Анна помедлила…

– И между врагами может быть мир.

– Тогда это называется перемирие, – он выпрямился.

Анна поразилась перемене, происшедшей с ним: в нём не осталось и следа от той ироничности, которая была ей так неприятна. Взгляд капитана стал мягким, глубоким. Он продолжал держать её руку, и она чувствовала тепло его ладони. Это на секунду, на одну лишь секунду приблизило её к этому человеку, и неожиданно для себя самой она заговорила горячо и порывисто:

– Мне больно то, что происходит со мною и другими пленниками. Но более всего мне больно и горько то, что происходит с вами!

Она говорила не думая, не выбирая слова, душа её будто раскрылась в этот момент и трепетала от страха за судьбу этого человека.

– Я наверняка знаю, что всё, что могла бы сказать, вам давно сказала ваша совесть. Но тогда ответьте: зачем? Почему?! Ведь я знаю: вас не интересуют деньги, я чувствую это! Вашу команду – может быть, но не вас. Вы совсем, совсем другой!

Она замолчала. Ей хотелось услышать хоть слово, какое-то объяснение, причину, но он не издал ни звука. Медленно вернулся за стол.

– Я отвечу вам, леди Анна, – сказал голосом, исполненным теплоты. – Но не сегодня, не сейчас. Довольно с вас историй.

Немного помедлив, она поднялась: