Проворный быстро сделал круг и остановился в том месте, где недавно лежал старый волк. Снег был примят, и неторопливые следы уходили вглубь леса. Вожак ушёл…

Мягко опуская голову, Проворный несколько раз вдохнул в себя запах его отпечатков. Может ли след иметь запах раздумья? Грусти? Сожаления? Может! Именно так прочитал душевное состояние Вожака проницательный волк. И – не стал беспокоить, но задумался.

Не впервые уходил старый волк в уединённые утолки леса, и всегда это предшествовало какому-то сложному периоду в жизни стаи, будто там, среди спящих под снегом деревьев, он искал мудрость и знание. Но что стоит за этим уходом сегодня? И странная, горькая волна предчувствия чего-то неотвратимого, грозного, надвигающегося на стаю, захлестнула душу Проворного смутной тоской.

Волки проснулись. Уже многие ощутили запах и странное беспокойство, пришедшее с ним. Стая начала волноваться. В этот момент появился Вожак. Он вышел из леса медленным, сдержанным шагом, но Проворный тут же ощутил и его глубочайшую печаль, и то мужество, с которым Вожак готовился встретить неведомую опасность, и особую собранность, и много других, едва осязаемых оттенков его состояния. И Проворный на миг забыл обо всём, лишь один вопрос крутился в его голове: где черпал Вожак это мужество и бесстрашие, из какого источника он впитывал этот покой?!

Вожак неторопливо прошёл в центр круга, и волки тут же успокоились. Все взгляды были устремлены на него. Сила, уверенность, твёрдость Вожака волнами распространялись вокруг, словно поглощая страх, терзавший стаю. Когда все притихли, а некоторые даже прилегли, он обратился к соплеменникам.

«Ненависть движет лишь одним существом: человеком. Нет ничего страшнее этого, потому что там, куда приходит ненависть, исчезает жизнь. Огромное количество людей, жаждущих крови и мести, едут сюда. Не только стая, но и весь лес в опасности. Наш долг – защитить его. Я и ещё несколько сильнейших выйдут навстречу людям. Вы же, – оглядел он притихшую стаю, – должны уйти в самые дальние места и ждать».

Проворный пристально следил за другом и пытался понять, что светилось в глазах старого волка, почему, вернувшись из своего уединения, он так печален? О нет, не печаль, – поправил себя Проворный, – а особая, возвышенная грусть исходит от наставника, словно он один знает нечто такое, чего не знает никто. Вот, сейчас он объясняет другим, как вести себя во время облавы, отдаёт последние указания волчицам, которые уведут большую часть стаи в убежище, а сам будто уже и не здесь, а где-то в другом месте, в другом мире… И вдруг понял Проворный, прозрел своим любящим сердцем, о чём грустил старый Вожак, к чему готовился этим утром: к смерти! Не что иное, как предчувствие близкой гибели сообщало его поведению это особое мужество, непривычную торжественность, будто даже сама смерть представлялась ему чем-то большим и важным. Едва успел так подумать, как встретил резкий, пронзительный взгляд Вожака. «Что ты знаешь о смерти? – спросил он. – Не она ли – величайшая жизнь?» Проворный почувствовал, как боль тисками сжала сердце. «Ты должен быть мужественным, – негромко добавил друг, – потому что никто, кроме тебя, не займёт мое место».

…Стая уходила от запаха дальними, окольными путями. Людей было много, омерзительный вкус ненависти вызывал тошноту, распространялся с молниеносной быстротой и тревожил, будил спящий лес. Уже встрепенулись обеспокоенные звери, не ведая, где укрыться, уже раскололась хрупкая тишина, и волшебство спящих сосен рассыпалось осколками разбитого хрусталя.

Вожак вёл за собой самых бесстрашных: отвлечь внимание людей, отвести их в сторону, спасти лес и стаю от безумия ненависти и дать ей пролиться, иначе, понимал он, она разрушит всё вокруг, погубит жизнь того мира, который он считал своим домом.

Они показались внезапно: серые тени на белом снегу; люди заметили их, радостно вскинули ружья. Волки метнулись, будто не зная, куда бежать, и тут же ушли из-под пуль. Так продолжалось всё утро. Лес стонал и рыдал: крики, стрельба, возбуждение… Но ненависть не была удовлетворена: не было добычи, никто не убит, а потому разгоралась с большей силой. Волки чуяли её ярость, её накопившуюся остроту; зловещей птицей она витала в воздухе, накалывалась на ветви кустарника, растекалась горячей волной по тающему снегу. В глазах помутнело от алого запаха смерти.

Солнце стояло высоко, когда Вожак разрешил отдохнуть. Измученные быстрым бегом, еже-секундным риском, волки прилегли в глубоком яру. Вожак тяжко дышал, но Проворный видел: сил ещё много, он бережёт их на самый последний бросок. Внезапно Вожак повернул голову и молча, пристально посмотрел на Проворного. Ни тени страха в глазах, только беспощадная, суровая решимость. Проворный понял: время пришло.

«Зачем нужна смерть?» – спросил он Вожака. «Люди устали, – ответил тот, – но ненависть побуждает их идти всё дальше и дальше, в самое сердце леса. Кто-то должен их остановить». – «Но почему – ты? Ты можешь послать меня, я пойду!» – «А ты мог бы послать меня?» – молча взглянул Вожак. Проворный опустил голову: «Ни тебя, ни кого-то другого». – «Поэтому ты и будешь вожаком!»

И опять в ушах Проворного прозвучали слова: «Вожак – это не просто сильный и смелый волк, а тот, кто готов отдать себя за последнего щенка в стае».

…Он появился перед людьми так внезапно, что те на миг растерялись. Как призрачная тень, возник на опушке, осенённый приглушённым светом ранних сумерек. Волк стоял прямо: глаза устремлены на людей, голова поднята, в облике – спокойная гордость. Он ждал, просто ждал, когда раздастся выстрел. Их прозвучало несколько: сухих, равнодушных щелчков, распоровших тишину. Серое тело подпрыгнуло, будто подброшенное пружиной, и тут же обмякло, распластавшись на снегу.

Люди дружно бросились вперёд, переговариваясь возбуждёнными голосами. Но Вожак уже собирал силы, чтобы встать и не позволить им этого последнего наслаждения: распять себя. Мгновение – и он исчез в лесу. Палачам он оставил кровь, много крови, чтобы те были уверены: не жить, а медленно умирать отправился волк в глубокую чащу.

И они стояли над бурым пятном, и обсуждали его, и шумно радовались, а ненависть их постепенно таяла, растворяемая удовольствием созерцания неоспоримого факта их победы: огромного кровавого пятна, растопившего снег. Их удовлетворение было так велико, что они решили не ходить в глубину леса, – там быстро темнело, – а вернуться назад и рассказать, какого огромного матёрого волчище они подстрелили, и как тот пополз умирать в чащу…

Стихли голоса. Понемногу успокоился лес. Ещё тут и там вздрагивали, трепеща от воспоминаний, веточки елей и берёз, но уже хлынула мощным потоком гармония, вытесняя страх и ужас, и прежняя благоуханная тишина опустилась на бор.

Окружённый сострадающей стаей, старый Вожак умирал. В том месте, где он лежал, снег растаял, и тягучая кровь струилась плавной рекой на промёрзшую землю. Проворный стоял ближе всех, не стесняясь своей любви, мучительно, тщетно желая взять на себя его участь. Старый волк вздохнул и застыл. Прошло несколько мгновений…

И вдруг, увидела вся изумлённая стая, огромный белый волк, похожий на прозрачное облако, отделился от мёртвого тела и поплыл вверх, в чёрное небо. Все замерли, следя глазами и поднимая головы. Он плыл неспешно, плавно перебирая в воздухе мягкими лапами, устремляясь всё выше и выше к луне, к её строгому серебристому сиянию, и глядя на оставшихся спокойным мудрым взором… Он был уже высоко, когда провожая душу друга, наставника, вожака, стая громко завыла…