– Необходимо обработать, – Рональд остался недоволен осмотром, и по его просьбе няня принесла небольшую бутылочку из матового коричневого стекла.
Мне была знакома эта бутылочка. В таких хранили настойку очередки. Она была первым лекарством от плохих ран, которые могли привести к заражению крови. Правда, пользовались ею только по необходимости. На это были три причины.
Первая – настойка ужасно воняла, но это были пустяки, в хорошо проветриваемом помещении от нее даже могло не стошнить.
Вторая – боль от настойки была ужасной. Она проникала очень глубоко в рану и спаивала кожу, восстанавливая до нормального состояния за час. Но даже это было не главной причиной, по которой люди избегали использовать очередку.
Главная же, третья причина состояла в том, что на этот самый час, пока лекарство полностью не выветривалось из организма, жертва его воздействия начинала говорить все, что ей приходило в голову, нисколько не задумываясь о последствиях, а когда действие лекарства прекращалось – благополучно забывала, что вытворяла. Тут и начинались настоящие проблемы. Настойка разрушила не одну семью, а кое-кого даже довела до виселицы. Поэтому использование очередки негласно считалось негуманным, применялось в основном тюремщиками из-за своей третьей особенности и студентами, которым было все равно, какую дрянь пить. Кроме них, к слову, употреблять очередку внутрь никто не осмеливался. Здравомыслящие люди, если уж им все-таки доводилось прибегнуть к такому коварному средству, просто капали его на раны.
Несмотря на действие мальвы, я протестующе задергалась и завопила:
– Нет! Только не это! Мне нельзя!
– Ты предпочтешь умереть от заражения крови? – строго спросил мой мучитель.
– Да! – честно сказала я.
Я бы отбивалась до последнего, но мальва окончательно победила во мне личность, и я уснула. Последнее, что я запомнила, – ужасную вонь, заполняющую комнату.
Я проснулась и долго лежала, глядя в потолок. Моя комната выглядела как-то иначе. Куда-то пропали бархатные шторы, карниз валялся на полу. Я пыталась понять, сколько проспала и что произошло, но память упорно не хотела отдавать пережитое. У нее, как у липкой грязи, приходилось отвоевывать воспоминания о прошедшей ночи, и она туго и неохотно возвращала их, остановившись совсем на моменте, когда Рональд капнул очередку на мою израненную ногу. Я резко села в кровати. Надо было узнать, жив ли Альберт, но уже через секунду я откинулась обратно на подушки. Кот спал рядом. Вид у него был неважный: куска хвоста не хватало, на боку шерсть была продрана дорожкой, будто след от старого пореза, и он говорил лучше слов, что Альберта тоже лечили вчера очередкой. Он снова был рыжим, пушистым и мирно дышал у меня под боком. Это было главным.
Тут меня занял новый вопрос: как штора, упав с карниза, перебралась на кровать и так плотно обмотала меня? На короткое время я успокоила себя мыслью, что использовала ее как одеяло, но нехорошее предчувствие холодком засквозило по спине. Надо было вставать, выяснять, что приключилось, но я оттягивала этот момент и еще долго валялась в кровати, изучая лепнину на потолке. Только жуткий голод сумел оторвать меня от этого увлекательного занятия.
Я заставила себя подняться. На мне не было никакой одежды, штора плотно окутывала мои абсолютно голые выпуклости. Это настораживало еще больше. Я косо глянула на кота. Он спал, крепко и безмятежно, даже не пытаясь подглядывать. Я решила поискать ответы у няни Мэлли, а заодно выпросить у нее что-нибудь вкусненькое.
Одевшись в самое простое платье, я вышла в коридор. Чутье подсказывало мне, что Рональда стоит обходить сегодня стороной, но, как назло, я наткнулась на него за первым же поворотом. Он поздоровался со мной, почему-то не поднимая глаз. Какое-то новое чувство я прочитала в его спектре. Только через минуту, когда он уже скрылся в одной из комнат, я с удивлением догадалась, что это было смущение, ранее ему незнакомое. И тут я поняла, что настойка очередки стерла из моей памяти какие-то очень яркие события.
Няня Мэлли косо глянула в мою сторону, и сосредоточилась на протирании посуды. Ей тоже было неловко. Я села на стул. Аппетит у меня пропал.
– Няня, – серьезно сказала я. – Мне надо знать, что я вчера натворила!
Няня замялась, начала что-то бормотать себе под нос и суетиться.
– Я не уйду, пока ты мне все не расскажешь! – настоятельно потребовала я.
Няня, похоже, посчитала, что рассказать все-таки надо, вздохнула и поведала мне о забытой части дня.
После того как мне обработали раны, которые казались герцогу и Мэлли подозрительными, я проснулась от боли. Немного поорав, не больше пяти минут, я вскочила и полезла целоваться к герцогу, приговаривая при этом, что я его спасу, что расколдую и Альберта, и его самого, и флегматичного слугу и всех-всех-всех.