Язык Бо помешал мне услышать, что было сказано дальше.

На следующий день мы должны были праздновать восьмой день рождения Леви. В углу моей комнаты, за креслом-качалкой, была спрятана пиньята[5] в виде осла. В тот день с утра мы с матерью ездили по магазинам. «Спрячем все, что нужно для праздника, в твоей комнате, дочка, и это будет для него сюрпризом!» Коробки с подарками, завернутые в разноцветную бумагу, громоздились у стены.

Я хотела сказать родителям, что Леви не сделал мне ничего плохого, что я отлично себя чувствую. Я даже не злилась на него. Я не чувствовала боли, не чувствовала ничего. Я не испугалась.

Я хотела, чтобы все опять стало так, как было всегда. Хотела, чтобы отец закончил косить лужайку, а мать снова свернулась в кресле с книжкой в руках и смотрела, как мы играем.

Я не могла перестать думать о том, как смотрел отец. После того как он вытащил меня из бассейна и ужасно крепко сжал в объятиях, он смотрел на меня так, словно я была чем-то страшным. Мне это не понравилось. Когда я снова смогла нормально дышать и перестала кашлять, то сказала ему, что со мной всё в порядке. «Папа, ты видишь, как долго я умею задерживать дыхание?»

Он не обратил внимания на мои слова и уставился на Леви, который все еще оставался в воде. Они стояли так, пока не подбежала мать с телефоном в руке. Она была совсем белой, руки у нее тряслись, а по щекам текли слезы.

«С ней всё в порядке», – сказал мой отец. Он говорил спокойно, но что-то казалось неправильным. Я переводила взгляд с него на мать. Я не знала, почему они ведут себя так забавно.

Это было до того, как мы разошлись по своим комнатам.

Я положила голову на ковер, от которого пахло чистящим средством. Бо свернулся рядом со мной так, что мы оказались нос к носу, и я запустила пальцы в его шерсть, вдыхая его теплый, успокаивающий запах. И крепко обнимала его, пока мы оба не уснули, легко и ровно дыша в унисон.

Мы с Леви склонились над голым птенцом, солнце припекало наши белокурые затылки. Я посмотрела вверх и заметила птичье гнездо – плетенку из сучьев и листьев. Матери-птицы нигде не было видно; вероятно, она искала еду для своих деток. Я гадала, будет ли она грустить, когда поймет, что одного из ее птенчиков нет в гнезде.

Мы стояли у внешней стены заднего двора, под сенью крепких ветвей, на которых держался наш древесный домик. Весна рано пришла в Техас, и вместе с ней появились птенцы, которые падали с деревьев на улицы и тротуары. Через несколько дней птенцы переставали падать, а хрупкие тела уже упавших куда-то девались за ночь. Я гадала, кто подбирает их и куда они исчезают. Я спрашивала папу, и он сказал мне, что они улетают в птичий рай, но я знала, что это ложь. Никакого рая не существует. Я догадывалась, что их съедают койоты или кот наших соседей – я не раз замечала его с дохлой мышью в пасти.

– Вон там, – указала я. Леви проследил за моим взглядом. Потом поднял острую палочку и потыкал птенца. Тот затрепыхался, потом замер; грудка его ходила ходуном – вверх-вниз, вверх-вниз.

– Он умер? – спросила я.

Леви нажал сильнее, едва не прорвав тонкую розовую кожу.

– Перестань, – сказала я и потянула его за руку. – Мама – доктор. Может быть, она сможет его вылечить.

Леви отбросил мою руку прочь и продолжил тыкать птенца.

– Нет, балда, зверей лечит ветеринар.

– Ну да. Значит, нужно отнести его к ветеринару.

Леви воткнул острый конец палочки в самое мягкое место на теле птенца. Грудь птички перестала двигаться.

– Леви, прекрати, – повторила я.