И Ана Мария устроила так, что на следующий день ее послали в Милан с письмом к директору одного телеканала. В Рим она вернулась 22-го, чтобы отпраздновать первую годовщину встречи с Монтаньей. 27 июля они разъехались, но продолжали иногда встречаться в квартире на виа Дженнардженту. В конце ноября расстались окончательно, и причиной разрыва были происшествия, вызванные статьей Муто.
Ана Мария Кальо заявила в полиции, что пребывала в те дни в постоянном ужасе. Ее бывший возлюбленный вел себя с каждым днем все таинственней. Он получал странные телефонные звонки и, судя по всему, ввязался в какие-то темные дела. Однажды вечером, сама не своя от непрестанного нервного напряжения, она о чем-то спросила маркиза и услышала в ответ угрожающее:
– Будешь дурить – брошу тебя в море.
Ана Мария Кальо в своем исполненном драматизма рассказе упомянула, что с того вечера пребывала в уверенности, что будет убита. 22 ноября после ужина в ресторане «Матрициана» ей показалось, что ее отравили. Тем более что она припомнила, как ее любовник лично отправился на кухню, чтобы участвовать в приготовлении кушаний.
Вне себя от ужаса она на следующий же день уехала в Милан. Нервы ее были расстроены. Она не знала, что ей делать, но отчетливо понимала – что-то предпринять необходимо. Поэтому Ана Мария отправилась к священнику-иезуиту Далль’Олио и все ему рассказала. А тот, потрясенный этой исповедью, пересказал ее министру внутренних дел. А девушка, у которой началась настоящая мания преследования, укрылась в монастыре на виа Люччези. Было, однако, нечто такое, о чем она не сказала полиции: перед своим поспешным отъездом в Милан она отдала хозяйке своего пансиона запечатанное письмо со словами: «Если со мной что-нибудь случится, доставьте это в генеральную прокуратуру».
Хозяйка пансиона Адельмира Бьяджони, которой Ана Мария вручила письмо, была вызвана в полицию. Она предъявила три собственноручных письма своей постоялицы и клочок бумаги, который та подсунула ей под дверь 29 октября 1953 года перед тем, как выйти на улицу. Там было написано: «Еду в Капакотту, проведу там ночь. Чем все это кончится?»
От Адельмиры Бьяджони стало известно, что в тот вечер, когда Ана Мария предположила, что «маркиз» отравил ее, она написала письмо-завещание и перед своим отъездом в Милан на следующий день передала его хозяйке пансиона с просьбой в случае своей смерти доставить его в прокуратуру. Хозяйка несколько дней держала письмо при себе, но потом, не желая нести такую ответственность, вложила его в другой конверт и переслала в монастырь, где скрывалась Ана Мария.
Полиция изъяла письмо и вызвала Ану Марию, чтобы та подтвердила, что это писала она. Помимо много другого, в письме говорилось:
«
Драматичное завещание Аны Марии всколыхнуло общественное мнение как землетрясение. Пресса – особенно оппозиционная – повела огонь из тяжелых орудий по судебным и следственным органам, полиции и вообще по всему, так или иначе относящемуся к государству. После этих залпов Уго Монтанью и Джан-Пьеро Пиччони вызвали на допрос.
Маркиз в элегантном костюме (темном в тонкую полоску) отвечал следователям с улыбчивой серьезностью. Заявил, что никогда не знал Вильму Монтези. С жаром отрицал, что именно с ней 7 января 1953 года видела его в машине Ана Мария у подъезда его дома. Что в Капакотте происходили пресловутые «празднества наслаждения». Что Пиччони звонил ему вечером 10 апреля. И под конец очень спокойно, уверенно и убедительно заявил, что не виделся с начальником римской полиции, как утверждает Ана Мария Кальо, и что сведения о его контактах с наркоторговцами – суть лживые измышления. Заметил мимоходом, что Пиччони и начальник полиции – старые друзья, а потому не нуждались в его посредничестве: это просто нелепо.
Джан-Пьеро Пиччони, одетый менее официально – в спортивном стиле – и, как все римляне, звучно раскатывавший «р», держался не так уверенно и спокойно, но тоже заявил, что не имеет к делу Вильмы Монтези никакого отношения. В день ее смерти он отдыхал в Амальфи, откуда на машине вернулся в Рим и был там 10 апреля в 15:30. Тут же сообщил, что вечером того же дня слег с тяжелой ангиной. И в доказательство обещал представить рецепт профессора Ди Филиппо, посетившего его с врачебным визитом.
По поводу своей предполагаемой встречи с начальником римской полиции (вместе с Монтаньей) Пиччони заявил, что Ана Мария передергивает: да, он несколько раз один и вместе с Монтаньей бывал у него, но исключительно, чтобы попросить воздействовать на прессу, пятнавшую его доброе имя в связи с делом Вильмы Монтези. «Эти нападки преследовали только одну цель и цель политическую – скомпрометировать моего отца».
Поскольку эти версии показались бесперспективными и недостаточно убедительными, чтобы разрушить версию несчастного случая, дело Вильмы 2 марта 1954 года было вторично отправлено в архив. Пресса, однако, и не думала сдаваться. Процесс журналиста Муто продолжался, и каждое новое свидетельское показание снова и снова ворошило дело Монтези.
Читатель должен помнить:
a)
b)
В числе многих других был допрошен некий Франчимеи, художник, около недели живший с Андреа Бизаччиа – одной из двух женщин, которых Муто назвал источником своих сведений. Франчимеи рассказал полиции впечатляющую историю. По его словам, Андреа страдала от ночных кошмаров и во сне разговаривала. Однажды она принялась вскрикивать в ужасе: «Вода!.. Нет-нет!.. Не топите меня!! Я не хочу такой же смерти!.. Отпустите!»
В то время как художник давал показания, из окна третьего этажа отеля в Александрии выбросилась женщина, находившаяся в наркотическом опьянении. При ней полиция обнаружила записанные на клочке бумаги номера двух телефонов, которые не значились в списке абонентов Рима. Номера этих телефонов принадлежали частным лицам. Один – Уго Монтанье. Другой – Пьеро Пиччони.
Женщину, пытавшуюся покончить с собой, звали Коринна Версолато: она была явной авантюристкой и менее чем за год перепробовала себя на самых разных поприщах. Работала медсестрой в респектабельной клинике, гардеробщицей в ночном клубе «Пикколо Слэм», вскоре закрытом полицией, а в свободное время подрабатывала подпольной проституткой.