Она словно бы видела себя со стороны — как та, другая Элизабет, борется с ужасным удушьем, колотит руками и ногами, пытаясь бороться с уносившим ее быстрым течением, — и никак не может выплыть. Скоро сознание начало меркнуть, и она сдалась. Перед глазами замелькали картинки из ее еще такой короткой жизни.

Вот она на палубе парохода «Шампань», и медведь танцует под звуки бубна… Вот мама, Катрин, мастерит ей из носовых платков куклу… Вот папа, Гийом, улыбается и берет ее на руки, чтобы поцеловать… А вот она на катке в Сентрал-парке — светится от счастья, потому что Ричард ее обнимает…

Последняя мысль Элизабет была о том, чьей женой она собиралась стать — и уже никогда не станет. Теперь вокруг были только мрак и холод. Глаза у нее были открыты, но не видели ничего, кроме темноты. Не почувствовала она и прикосновения чьих-то пальцев, стиснувших ей запястья. И даже когда ее мучения кончились, еще несколько минут она не воспринимала тревожных голосов двух лодочников, стоявших возле нее на коленях.

Наконец слабая боль в груди привела Элизабет в чувство. Она закашлялась, и ее тут же перевернули на бок, чтобы она могла исторгнуть из себя воду. Свет был таким слепящим, что Элизабет зажмурилась.

— Слава Богу! — послышался женский голос. — Лазар, радость моя, ты ее спас! Спас эту бедняжку! Пусть поставит за тебя свечку в церкви, да побольше. Сам иди переоденься, а потом выпей стаканчик фруктовой водки! Заслужил!

Паренек лет пятнадцати, мокрый хоть выжимай, радостно кивнул. Он еще не отдышался после только что совершенного подвига.

Элизабет снова закашлялась. Выплюнула еще немного воды, ощущая, как солнце пригревает ноги.

— Это ж надо — хотеть умереть в ее годы! — пробормотал мужчина, у которого тоже сбилось дыхание от усердия, с каким он пытался удалить воду из легких девушки.

— И что нам теперь делать, Ненесс?[2] — спросила у него жена.

— Для начала пусть очухается, — постановил мужчина. — Сейчас помогу ей сесть. А ты принеси одеяло и чашку кофе, Иоланда.

Лазар, их племянник, не раздумывая прыгнул в Сену, едва заприметив в метре от лодки — тяжелой барки, оснащенной и паровым двигателем, и парусом, который сейчас был спущен, — желтое платье и разметавшиеся по воде волосы.

До Элизабет, бережно поддерживаемой лодочником, стало понемногу доходить, что ее спасли. Но для ее смятенного сознания это означало лишь одно: все начнется сначала. Стыд, угрызения совести, сожаления, а в особенности — этот мерзкий, мучительный страх.

— Зря вы это сделали, — пробормотала она со слезами на глазах. — Не нужно было меня спасать.

— Что? Не надо было вытаскивать вас из воды? — сварливо отозвался Нестор Дюрье, которого близкие именовали Ненесс. — Зато ниже по реке найдут одним трупом меньше!

Едва слышно проговорив «вы правы», молодая женщина попыталась встать, но у нее на это не хватило сил.

— Все пропало! — тихо и словно бы с удивлением пробормотала она.

А ведь казалось, что это простейший способ избавиться наконец от моральных терзаний, с некоторых пор отравлявших ей жизнь… Просто вышла из дома и побежала к Сене, не замечая ничего вокруг — ни погожего дня, ни красочных прилавков на тротуарах — и не думая о горе, которое причинит Бонни, своим родным и Вулвортам, ждущих ее в Нью-Йорке.

Дальше — просто: забраться на каменный парапет моста Пон-Неф, прыгнуть… Элизабет содрогнулась, вспоминая мучительную сцену, имевшую место в квартире на улице Мазарини, где они жили уже несколько недель — Бонни, дядя Жан и они с Ричардом.

«Зачем он затеял скандал? Разозлился, сказал, что больше не может ждать, что наша свадьба назначена на субботу, а значит, у меня нет причин с ним не спать», — думала она.

Элизабет снова явственно ощутила большие руки Ричарда у себя на груди, между ног — он подстерег ее в момент, когда молодая женщина приводила себя в порядок. И если она еще как-то терпела поцелуи, проявления нежности, то допустить его до своего оскверненного тела, вне всяких сомнений носившего в себе плод этой скверны, — нет, об этом невыносимо было даже думать.