От этих мрачных мыслей ее отвлекла Бонни. Она вошла в комнату — в кухонном фартуке, с полотенцем в руке и натянутой улыбкой на кукольном личике.
— Моя крошка, обед готов! Ты такая бледная, надо тебя как следует подкормить.
— Мне кусок в горло не полезет, пока не узнаю, что с Ричардом. Где его носит?
Не мог же он уехать, не попрощавшись!
— Скажу больше: очень дурно с его стороны было вот так взять и уйти от тебя в больнице! — буркнула подруга.
— Может, сел на поезд, как грозился, и сейчас уже в Шаранте? Если он все расскажет дяде Пьеру и дедушке Туану, вместе они могут совершить непоправимое.
— Этого еще не хватало! Господь с тобой, Элизабет, ты меня пугаешь.
Женщины обменялись встревоженными взглядами. Запах гари вернул Бонни к реальности.
— Ну вот, мои говяжьи медальоны[6] сгорели! — всполошилась она и бросилась в кухню.
Элизабет посеменила за ней. Живот у нее все еще побаливал, но она этому только радовалась. Бонни жалобно причитала над дымящей чугунной сковородой:
— Вот беда! После всех этих тревог у меня ничего в голове не держится!
— Бонни, это такие мелочи! Лучше поговорим о другом. У вас уже был разговор с дядей Жаном?
— Да, вчера вечером.
— И как он отреагировал?
— Конечно разозлился, разволновался. И ночью я слышала, как он ворочается тут, в кухне, на своей постели. Я не выдержала и пришла к нему. Как могла, утешала. Мало-помалу он успокоился. Не бойся, Жан и словом не обмолвится о том, что с тобой случилось. Как ты хочешь, так и будет.
— Вот и хорошо! Спасибо, Бонни. Погоди-ка, кто-то поднимается по лестнице! Только бы это был Ричард!
Обе навострили ушки, затаили дыхание, но шаги оборвались не на их площадке, а этажом выше.
— Соседи, — вздохнула Элизабет. — Господи, где же Ричард?
Этим вопросом молодая женщина задавалась еще долго, до самых сумерек.
Лежа в кровати, она время от времени целовала свое помолвочное кольцо. И ждала, ждала, ждала…