– Ничего, Тихон Андреич, не переживайте! Вот увидите, пройдет неделя-другая, и отеческие чувства непременно в вас проснутся! Вы свою дочку полюбите так, что просто жить без нее не сможете! – месяц назад пообещала Тихону няня, необычное имя которой он все никак не мог запомнить.

Называл ее все время неправильно – то Ладой, то Адой, то Аней, а имя Лана все никак не хотело приживаться в его памяти. Тихон злился, а няня с необычным именем реагировала спокойно, даже когда поправляла его в сто двадцать девятый раз. Нервы у нее были просто железные. И неудивительно – с обычными человеческими нервами на такой работе человек бы просто не выдержал!

В первый же вечер совместного проживания Тихон с няней заключили пакт о ненападении и поделили территорию. Няне досталась лучшая половина квартиры – гостиная и бывшая супружеская спальня с огромной кроватью, на которой она разместилась с ребенком. Кровать была настолько большой, что при желании на ней можно было разместить еще пару-тройку таких вот нянь и дюжину младенцев. Покупать детскую кроватку Тихон наотрез отказался, мотивировав свой отказ тем, что ребенок находится в квартире временно. Тихону же досталась половина квартиры, практически непригодная для жизни, – две комнаты, в которых шел ремонт. Одна из них по окончании ремонта должна была превратиться в его личный кабинет с кожаной мебелью, письменным столом и кучей оргтехники, другая – в комнату для гостей с широким диваном, телевизором и шкафом для одежды. Пока же ничего этого не было – ни дивана, ни телевизора, ни оргтехники, ни шкафа. А были только одни голые, ободранные стены, от которых каждый звук отражался гулким эхом, и две раскладушки, на которых иногда ночевали задержавшиеся допоздна в квартире рабочие. Вместо телевизора – оконный проем и затянувшийся до бесконечности сериал под названием «Серое небо». «Серое небо» менялось в зависимости от времени суток на черное, голубое или розовое, в остальном же не было никакого разнообразия.

Тихон скрепя сердце терпел все эти неудобства, надеясь от всей души на то, что рано или поздно рабочие поимеют совесть и закончат наконец ремонт, который длился уже без малого пять месяцев. Рабочие – это была отдельная грустная песня, и Тихон, у которого с появлением в квартире ребенка и без того нервы были на пределе, старался поменьше обращать внимание на их отлучки и неявки, справедливо рассудив, что толку от этого не будет никакого.

Территория, на которой проживала няня с ребенком, и территория, на которой поздним вечером и ночью обитал Тихон, а днем – полупьяные работяги, были отделены друг от друга большим холлом и кухней, что делало совместное существование если не приятным, то по крайней мере возможным. Одна беда – ванная и туалет были общими. Иногда, входя туда по утрам, полусонный, взъерошенный, с ломящими от непривычки спать на раскладушке боками Тихон натыкался либо на запертую дверь, либо на младенца в компании давно уже бодренькой няни, обмывающей ему попу. В розовых, мокрых и щуплых ягодицах ребенка отражался свет потолочной лампы, на лице няни сияла улыбка, недвусмысленно намекающая на то, что нет в жизни большего счастья, чем отмывать по утрам эту розовую блестящую попу от какашек. От этого зрелища к горлу подступала тошнота, и общее состояние и без того расстроенного здоровья Тихона резко ухудшалось. Няня, увидев в ванной Тихона, заливалась радостным улюлюканьем:

– Это кто к нам пришел? Это папочка к нам пришел! Да! Папочка! А ну-ка, Юленька, давай поздороваемся с папочкой! Ну-ка, давай скажем папочке: привет, папочка!..

Папочка сверкал злобными глазами из-под насупленных бровей и уходил на кухню пить гадкий растворимый кофе. Она и в самом деле была какой-то странной, эта няня, полагавшая, что новорожденный ребенок по ее просьбе способен вдруг заговорить, начать здороваться с «папочкой»…

Или, может быть, это она так шутит?..

В любом случае от слова «папочка» Тихона передергивало. Кофе казался кислым, небо за окном хмурилось, почистить зубы и побрить физиономию, не опоздав при этом на работу, было невозможно, и жить от всего этого просто не хотелось.