– Да брось, – хмыкнул Элиас, – все эти люди вообще не должны тебя тревожить. Они – не твоя забота.

Он был прав. Задачей тысячи Ренваля были вражеские волшебники. Лексий не знал, сколько их; если слухи правдивы, и всё, что есть у королевы – это её личные маги, то вряд ли слишком много. Другое дело, что Лексий имел весьма смутное представление и о том, сколько в строю осталось способных на колдовство сильван…

Разговор как-то не клеился. Лексий молчал и смотрел туда, где над строем конных среди бело-голубого моря оттийских флагов реяли знамёна степняков. Знать бы, кто сегодня ведёт их в бой… Он поймал себя на том, что тщетно пытается рассмотреть – расслышать – там, в первых рядах, знакомую фигуру. Рада, генриха, неважно. Само собой, не нашёл. Какой прок от командира, который не может отдавать приказы…

Его рука сама, без разрешения, коснулась кармана, нащупала сквозь ткань кольцо. Лексий старался запретить себе вспоминать о том, что обрёк человека, который был его другом, на участь не говорить и не понимать. На вечное одиночество в этом мире, на жизнь безумца… Лексий стиснул зубы и сжал пальцы в кулак. Ничего. Он генрих. Ему уже всё равно. Ему уже всё равно…

В роще на холме, словно издеваясь, гомонили дождавшиеся весны птицы.

Ларс запрокинул голову и прислушался.

– Снег пойдёт, – сказал он в пустоту.

Лексий был бы рад снегу. Пускай он превратится в мерзкую слякоть, которая сейчас хлюпает под ногами, но, Айду, честное слово, снег лучше, чем дождь…

– Я тебя умоляю, – фыркнул Элиас, – нашёл время для светских бесед! Может, ещё о поэзии поговорим?

– Давайте, – Ларс лукаво взглянул на Лексия. – Например, об Аль-Асаде…

Этот парень был неисправим.

Улыбка Ларса на миг угасла.

– Моя сотня сейчас пойдёт, – сказал он. – Мне пора.

Он посмотрел на друзей и улыбнулся снова, так же ярко, как и всегда.

– Удачи, мальчики. Будьте хорошими храбрыми сильванами, чтобы мне не пришлось за вас краснеть, хорошо? Встретимся, когда всё это закончится.

Ладно. Как скажете, господин Халогаланд.

Когда они остались вдвоём, Элиас неожиданно серьёзно спросил:

– Боишься?

Лексий как следует обдумал вопрос. Боится ли он? А что изменится от его страха? В конце концов, теперь, когда всё зашло так далеко, варианта у него только два – сражаться или бежать. И он точно знал, что бежать он не хочет.

Это было похоже на утро перед экзаменом. В Питере, в школе у Брана – неважно, некоторые вещи не меняются. Ночью тебя трясёт, а утром ты чувствуешь себя так, словно готов принять всё, что не в силах изменить.