Его глаза сияли и смеялись.
— Именно тогда ты и проявил свою замаскированную безжалостность, — продолжал он. — Тогда твоя маска, конечно же, не была столь совершенной, как сейчас, но то, что ты получил тогда, было зачатками твоей маски великодушия.
Я попытался протестовать. Мне не понравилась идея замаскированной безжалостности, в каком бы виде он не преподносил ее.
Он настоятельно посоветовал вспомнить тот момент, когда я обрел эту маску.
— Когда ты почувствовал, что тебя снова охватывает холодок ярости, — продолжал он, — ты должен был замаскировать ее. Ты не шутил с этим, как бывало делал со мной мой бенефактор. Ты не пытался судить о ней разумно, как когда-то это делал я. И ты не притворялся, что заинтересован ею, как Нагваль Элиас в свое время. Что же сделал ты? Ты спокойно пошел к своей машине и отдал половину свертков парню, помогавшему тебе их нести.
До сего момента я не помнил, чтобы кто-то помогал мне нести свертки. Я сказал дону Хуану, что видел огоньки, мелькавшие перед моими глазами, и думал, что видел их потому, что находился из-за холодной ярости почти на грани обморока.
— Ты не был на грани обморока, — ответил дон Хуан. — Ты был на грани самостоятельного вхождения в состояние
Я сказал дону Хуану, что отнюдь не великодушие заставило меня отдать свертки, а лишь холодная ярость. Я должен был сделать что-нибудь, чтобы успокоиться, и первое, что попалось мне под руку, были свертки.
— Но именно об этом я тебе и говорю. Твое великодушие не есть нечто подлинное, — сказал он и рассмеялся.
БИЛЕТ В БЕЗУПРЕЧНОСТЬ
Пока дон Хуан говорил о том, как разбить зеркало саморефлексии, совсем стемнело. Я сказал ему, что чудовищно устал, и предложил прервать наше путешествие и вернуться домой. Однако он настаивал на продолжении пути, заметив, что необходимо использовать каждую минуту наших с ним встреч, чтобы рассмотреть истории магов или
— Твоя неуверенность вполне понятна, — сказал дон Хуан как нечто само собой разумеющееся. — В конце концов, ты имеешь дело с новым видом
— Что с ними происходит? — спросил я. — Они выбирают что-то одно?
— Нет. У них нет выбора, — ответил он. — Все они в конце концов осознают, что стали магами. Трудность заключается в том, что зеркало саморефлексии чрезвычайно могущественно, и его можно одолеть только после беспощадной битвы.
Он замолчал и, казалось, ушел в свои мысли. Тело его напряглось, как это бывало не раз, когда, по моим наблюдениям, он погружался в своего рода глубокую задумчивость, которую он сам характеризовал как сдвиг
— Я хочу рассказать тебе историю о билете мага в безупречность, — вдруг сказал он после почти получасового молчания. — Сейчас ты услышишь историю моей смерти.
И он стал описывать события, происходившие после его прибытия в Дуранго, когда он все еще был переодетой женщиной и около месяца скитался по Центральной Мексике. Он сказал, что старый Белисарио доставил его прямиком на гасиенду, чтобы спрятать от преследовавшего его чудовищного человека.
Сразу по прибытии дон Хуан — довольно смело, если принять во внимание его замкнутый нрав, — представился всем, кто жил в доме. Среди его обитателей было семь красивых женщин и странный необщительный мужчина, не проронивший ни слова. Дон Хуан восхитил прелестных женщин своим рассказом о чудовищном человеке. Больше всего им понравилась его маскировка, которую он до сих пор носил, а также связанная с ней история. Они без устали слушали рассказ о подробностях путешествия дона Хуана и наперебой советовали, как усовершенствовать знания, полученные им за время путешествия. Дона Хуана удивляли их непостижимые для него уравновешенность и уверенность.
Семеро женщин были утонченными особами, и ему было хорошо с ними. Он полюбил их и доверял им. Они обращались с доном Хуаном с уважением и учтивостью. Однако что-то в их глазах говорило ему о том, что под внешним очарованием таится ужасная холодность, невыносимая для него отчужденность.